Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Слушала, что было сказано в первую очередь священником: еще слова, еще молитвы. Потом я слушала речь Винчензо, товарища-художника, который являлся еще и близким другом наставника Саро, Джузеппе «Пино» Батталья, известного сицилийского поэта. Винчензо, художник, начал читать слова Пино как призыв к молитве. Это был стих о мертвых, но, слушая, я представляла, что стих был на самом деле для меня.

Il mio nome e aria,
il vento che soffia.
ora io vivo ancora in campagna

Мое имя – воздух, / ветер, который дует. /

И теперь я живу снова в сельской местности.

Поэзия спасала меня. Она была более реальной и устойчивой, чем мое собственное тело. В этот миг я осознала, почему вернулась сюда, на остров из камня: мне нужно было какое-то спасение. Я отчаянно хотела хотя бы на мгновение стряхнуть с себя постоянно присутствующую грусть и восполнить свою душу. Стихи были любовью, а поэзия – той самой нитью, соединявшей меня с Саро, Сицилией и моим домом в Лос-Анджелесе, где книги Пино выстроились на наших полках.

Смотритель жестом указал на прах. Это резко вернуло меня в мое тело, как если бы ветка с дерева упала и ударила меня по голове. Я оказалась почти раздавлена весом внезапно обрушившегося на меня беспокойства. В первый раз я поняла, что хороню половину своей жизни в сицилийской могиле. Каждую улыбку, каждую маленькую радость, каждый совместный секрет, целую жизнь чаяний и устремлений. Я передавала все это и всю часть себя, которую знала, мраморной усыпальнице. Далекое мычание мула, запах только что скошенного сена, морской соленый воздух были теперь моими свидетелями – элементы, которые отныне будут следить за этим всем.

Могильщик забрался по деревянной лестнице ручной работы, сделанной из досок оливкового дерева и связанной веревкой и чем-то похожим на высушенный бамбук. Лестница, мне казалось, была изготовлена отцом или дедом нынешнего смотрителя, чтобы добраться до верхних уровней стены мавзолея. Он поднимался ловко, держа в руках молоток. Сквозь слезы я заметила, что он был в старых, но накрахмаленных штанах. Его молоток ударился о цементный фасад, слой между криптой и мраморным фронтальным камнем, и расколол цемент на части, мелкие кусочки которого посыпались на землю внизу. Звук заставил птиц над нами испуганно вскрикнуть в унисон и улететь прочь. Их отлет образовал дыру в тихом, неподвижном воздухе.

Я закрыла глаза. Кто-то прижался ко мне. Это могла быть Нонна, или ее кузина, или кто-то из местных плакальщиц, всегда присутствующих в такие моменты.

– Tutto bene, forte stai. – Все в порядке, будь сильной.

Кто-то попросил у моей свекрови прах. Она передала его смотрителю, который спустился на несколько ступеней, чтобы забрать его. Когда я открыла глаза, он уже снова был на лестнице наверху, и я увидела, как он ставит Саро в темное пространство за цементной стеной. Я обратила внимание на то, что он разбил фасад не полностью, а лишь ловко проделал в нем небольшое отверстие, как раз достаточное для того, чтобы просунуть внутрь урну. Мы все стояли в тишине, когда он потянулся за ведерком со свежим цементом и мастерком. За считаные минуты он заделал дыру. Кто-то дернул меня за рукав – все закончилось. Настало время уходить. Я частично выполнила то, ради чего приехала. Саро был похоронен на Сицилии. Но мне еще предстояло отпустить его на Сицилии.

Пока мы ехали домой, измотанные и растратившие силы, я думала о Зоэле, ожидающей нас. Все, что произойдет между мной и Нонной в последующие недели, послужит определяющим фактором, останется ли Сицилия частью прошлого Зоэлы и станет ли частью ее будущего. Любой мог заметить, что мы трое – мать, невестка и внучка – образовали траурную триаду, и мы ходили по тонкому льду. Это было опасное место для того, чтобы начинать отношения. Я надеялась, что месяц, проведенный вместе, сформирует близость, что утрата не отдалит нас друг от друга. Наше будущее казалось неопределенным. Но во время возвращения с кладбища было слишком рано об этом судить. Прямо тогда все, что я хотела, – это оставить между собой и кладбищем километры мощеной улицы и вернуться к своей дочке. Она была той причиной, по которой я шла вперед, переставляя ноги одну за другой. Потому что даже в трауре материнство заставило меня выйти на люди. Это и было моим спасением с самого первого дня.

Нечто замечательное

Я всегда хотела быть матерью. Всегда. В начальной школе я и Аттика играли вместе, сочиняя и тщательно продумывая истории, в которых у каждой из нас было по шесть детей – три мальчика и три девочки. Все их имена начинались с одинаковых букв или имели общий ритм. Наши игры были полными драматизма и комедийных сценариев, которые мы черпали из «Добрых времен»[40] и «Семейки Брэди»[41].