Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

– Отнеси меня, – ответила она мне, словно была испугана или все еще не проснулась. Я знала, что такие периодические регрессии в эмоциях или развитии были одними из признаков страдания у детей. Я могла разглядеть в себе то же самое, поэтому сочувствовала ей. Я стремилась поддержать ее во всем, даже если это значило, что семилетнего ребенка придется нести на руках. Но втайне я надеялась, что такое будет происходить не каждый день. Меня коснулась мимолетная, но знакомая вспышка гнева. На доли секунды мне захотелось убить Саро за то, что он умер. Такие моменты часто заставали меня врасплох, но они также случались достаточно регулярно, когда мне нужен был еще один взрослый человек, к которому я могла бы обратиться за помощью. Когда она просыпалась посреди ночи, когда мне требовались свободные руки, чтобы придержать закрывающуюся дверь, когда ей хотелось, чтобы ее понесли.

– Конечно, но когда мы спустимся вниз, до стола ты дойдешь сама.

Она знала, что так далеко от дома я могу ей отказать только в очень небольшом количестве вещей. Уступая ее просьбам, я обретала предназначение – как мать, как скорбящая женщина и как бывший опекун, проведший последнее десятилетие, ухаживая за кем-то другим, и дезориентированный от незнания, что делать дальше.

Несколько минут спустя я подвинула свой стул к столу и принялась за еду, стоящую перед нами, еду, которая была и молитвой, и торжественной речью горя.

– Ma che farai nelle prossime settimane? – Что ты собираешься делать в следующие несколько недель? – спросила меня Нонна, когда Зоэла потянулась за кусочком хлеба.

Я не развивала мысль дальше, чем приехать сюда и похоронить прах. Все остальное было как чистый лист.

– Non lo so. – Я не знаю, – ответила я.

– Riposati, devi riposati. – Отдыхать, тебе нужно отдыхать. – Она знала, что такое вдовство. Поэтому я прислушивалась.

Мы продолжили есть. Когда находишься за столом – все остальное приостанавливается.

Приготовленная ею еда, попавшая в меня, словно была каким-то магическим элементом. Я чувствовала себя как ребенок, успокоенный привычным комфортом, основанным на последовательности и традиции, – тем комфортом и постоянством, в которых я нуждалась. Мне пришлось довериться женщине, помешивавшей в кастрюле. Она объявилась с устойчивой грацией и пониманием того, что лучшее, что она может нам дать, – это много отдыха и полный желудок. Это был рецепт противодействия нашей сломленности – ее, моей и Зоэлы, – теперь совместной. Все сопровождалось низким гулом скорби; я слышала его постоянно, как птиц в небе. Казалось, что все, чему предстоит случиться дальше в моей жизни, зависит от того, получится ли наладить мир с этим гудением.

Впереди у нас было четыре недели. Это очень много времени вместе для троих скорбящих людей, длинный, эмоционально непредсказуемый путь, который нужно было преодолеть. Я не доверяла своим собственным чувствам. И определенно не верила, что кто-либо из нас был готов к работе по созданию новых взаимоотношений – слишком чувствительными мы все были. Когда я доедала остатки чечевичной похлебки с ее землистым вкусом, бобы были словно расплющенные камушки обещаний у меня во рту. Потом я посмотрела на Зоэлу, которая казалась полностью удовлетворенной, с легкостью обедающей за бабушкиным столом.

Пирожное Скьявелли

– Саро, это убивает тебя. – Я держала фотографию ангелоподобного младенца, одетого в безупречную рубашечку для крещения и с золотой цепью с крестиком взрослых размеров, свисающими с его крошечного тельца.

С тех пор как Саро переехал в Америку, его сестра Франка родила второго ребенка. Ребенка, которого мы никогда не видели и, судя по текущему ходу событий, никогда не увидим. Франка прислала нам фотографии своих дочек на празднике. Но именно фотографии крещения второй его племянницы показали мне, насколько острой была ситуация.

– Я в порядке. Однажды я их увижу, – сказал он, глянув поверх моего плеча, а затем резко отвернувшись, словно он увидел на фотографии нечто, от чего его затошнило.

Я пришла к умозаключению, что наш брак будет страдать от молчаливой утраты, если не будут предприняты какие-то попытки изменить канву его взаимоотношений с его родителями. И хотя они не давали обета не разговаривать с ним вообще, их взаимоотношения зашли в тупик. За два года они несколько раз обменялись приветствиями по телефону, и по большей части тогда, когда Саро был уверен, что его отца нет дома.

– Однажды когда? Когда кто-нибудь умрет? – Я была на грани применения наиболее драматичного сценария, чтобы настоять на своем. – Ты же не хочешь увидеть своих родителей впервые после расставания только на чьих-то похоронах.

– Я не собираюсь идти на чьи-то похороны.

– Ладно, это слишком.

– Нет, я имею в виду, что не могу поехать на их похороны. На это не будет времени. Невозможно добраться из Лос-Анджелеса в Алиминусу за двадцать четыре часа. – Он откупорил литровую бутылку сан-пеллегрино и пил прямо из бутылки.