Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Мужчина выбрался из кабины крошечного грузовичка и приблизился ко мне.

– Buongiorno, signora, – протянул он руку. Под его ногтями была земля. Когда я пожала протянутую руку, она оказалась грубой на ощупь. – Condoglianze per suo marito. – Мои соболезнования о вашем супруге.

После этого мне захотелось упасть в его волосатые объятия. Что-то внутри меня размякло. Этот маленький городок давал мне то, чего никогда не мог дать Лос-Анджелес. Парень в продуктовом магазине в Силвер-Лейк даже не знал о том, что мой муж умер, хотя я заходила туда каждую неделю на протяжении многих лет. Здесь же продавец фруктов, чьего имени я не помнила, знал и помнил о том, что мой муж умер.

– Grazie. – Мои колени внезапно превратились в лапшу, и я была удивлена тем, как ранимо звучал мой голос.

Он выпрямил свою руку, чтобы поддержать мое тело, потерявшее опору.

– Ma che si puo far? La vita e cosi. Si deve combattere. Punto e basta. – Но что мы можем поделать? Такова жизнь. Мы должны бороться. И этого достаточно.

Я кивнула в знак согласия, и еще что-то внутри меня сломалось и освободилось. У меня на глазах выступили слезы. Он не вздрогнул и не отвернулся. Вместо этого он кивнул в ответ.

– Si, e cosi. – Да, это так. – А потом сделал шаг назад и повернулся к своему фруктовому грузовичку. Он достал susina – сицилийскую сливу, маленькую, нежную, овальной формы и сиреневого цвета, отливавшую голубым и красным. Набрав две пригоршни слив в пакет, он вручил его мне.

– Grazie, Salvatore, – услышала я за своим плечом. Я не заметила, как моя свекровь появилась на пороге за моей спиной.

– Signora, ha bisogna di qualcosa? – Вам нужно что-нибудь еще?

– A posto. – У меня все есть, – ответила она.

На этом Сальваторе вернулся к своей машине, схватил микрофон и снова начал нараспев выкрикивать названия фруктов, словно пел серенаду.

Через секунду он уже двинулся на заднем ходу вверх по улице, по пояс высунувшись из окна и одновременно прикуривая сигарету. Двигатель натужно тарахтел.

Я вернулась обратно в дом со своим пакетом слив.

– Banane e Patate viene piu tardi, – сказала мне Нонна. Торговец, которого все называли «Бананы и картофель», должен был появиться чуть позже. Его прозвали так потому, что это были первые слова, которые он выкрикивал, когда ехал по улице, продавая свои товары. Я надеялась, что, когда он приедет, я уже буду спать. Внезапно оказалось, что мне срочно нужно прилечь. Мне потребовались все мои внутренние ресурсы для того, чтобы пережить ланч, а затем доползти по лестнице до кровати на втором этаже, чтобы вздремнуть.

В доме Нонна расставляла тарелки на кухонном столе. Обычно там мы всегда завтракали. Но ланч и обед всегда, сколько я помнила, проходили за обеденным столом в другой комнате. Этот стол располагался под продолговатой рамой, в которую была вставлена копия картины, изображавшая Иосифа, Марию и младенца Иисуса. Младенец сидел ровно и прямо, как взрослый, но лицо у него было подростковым. Он протягивал Иосифу букет белых лилий. На заднем плане виднелась долина, за ней – поля, а за ними – горы. Я знала еще со времен учебы по истории искусств, что лилии символизируют чистоту, невинность и непорочность. Но еще они несли в себе возрождение. Картина рассказывала мне о невинности, но скрывала в себе возрождение, которое наступало после ее потери. Мне эта картина всегда нравилась. Я находила ее очевидную пасторальную романтику самым оптимистичным произведением искусства среди всех прочих, которые имелись в этом доме, – он был полон распятий и изображений римских пап. Но еще больше я обожала раму ручной работы. Она мне всегда напоминала о похожей раме в доме моей прабабушки в Восточном Техасе. Та рама обрамляла трио, состоящее из Мартина Лютера Кинга, Джона Ф. Кеннеди и Роберта Кеннеди. Это был иной вид романтического оптимизма. Иная разновидность потери. И трапеза за обеденным столом в доме Нонны всегда была моей личной связью с другой моей жизнью, за тысячи миль отсюда. И я наслаждалась этой связью. Но сегодня этот стол не был накрыт. Сегодня он служил алтарем для горящей поминальной свечи, стоящей на подставке, сделанной вручную.