Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

– Signora, prendane un sacchetto. – Миссис, возьмите мешочек, – он жестом подозвал меня к себе. – Portine alla Croce. – Отнесите его Крос. – Затем он велел мне сказать ей, что это от ее кузена. И прежде чем я успела ответить, он исчез в своем доме и вернулся с полным мешком, чтобы я забрала его домой.

До этой прогулки мне в руки никогда не попадал мягкий зеленый миндаль, нежный и мясистый, со сладким послевкусием. Он рос на деревьях повсюду вокруг города. Летом он свисал с веток, зеленеющий, с мягкой скорлупкой. Миндаль был съедобным подарком для тех, кто собирался заняться работами по il raccolto – уборке урожая. Сицилийцы обычно употребляют его в качестве перекуса как самостоятельное блюдо или едят после ужина вместе с фруктами. Но он давал мне большой мешок уже высушенного миндаля, потому что, как он объяснил, ему нужно было освободить место для зеленого, который он принесет домой в течение следующих нескольких дней.

Я взяла мешок и поблагодарила его.

Было крайне необдуманным шагом нести три килограмма миндаля через весь город. На полпути вверх по последнему подъему перед домом Нонны моя спина начала мне отказывать. Когда я раздвинула занавески, чтобы войти в ее дом, она недоверчиво затрясла головой, наблюдая за тем, как мешок упал на кухонный стол с глухим стуком.

– Che cos’e? – Это что? – она уже открывала мешок, чтобы проинспектировать.

– Sono mandorle. – Миндаль. – Я понимала, что только что добавила ей работы по хозяйству в это определенно скучное утро.

– Dove le hai trovate? Ma sei pazza? – Где ты его нашла? Ты что, сумасшедшая? – Ее тон опровергал тот факт, что на самом деле ей нравилось, когда люди дарили мне подарки, чтобы я отнесла их ей. Это было признаком уважения и внимания. Даже если это значило, что ей предстоит больше работы.

– Мне нужен собственный мул для прогулок по городу, – саркастически заметила я, наблюдая, как она схватила мешок и поволокла его к своему «погребу» – прохладному месту под лестницей, где она держала оливковое масло, годовой запас томатного соуса домашней заготовки, банки с капонатой и артишоками и связки чеснока, подвешенные на веревке. Еще в самые жаркие дни лета в обед она там спала.

На следующее утро я проснулась оттого, что Нонна непрерывно стучит во дворе за дверью. Выглянув в двери балкона на втором этаже, я увидела, как ветер хлопает свежевыстиранными простынями, висящими на веревке. Я собрала волосы на затылке, влезла в льняное платье и спустилась вниз. Я обнаружила ее сидящей на перевернутом вверх дном деревянном ящике с киянкой в руке – она разбивала миндальную скорлупу, а у ее ног образовалось целое покрывало из осколков.

– Я могу помочь? – спросила я.

– Ты только ударишь себя по пальцу. – Ее голос был не тихим и не громким. Он был таким потому, что я отвлекла ее от каких-то мыслей. Я сразу же поняла, что она хочет побыть одна. – Я оставила тебе на плите свежесваренный кофе. – Она произнесла это, даже не посмотрев вверх на меня.

Я понаблюдала за ее работой еще несколько секунд. Непрерывная, монотонная. Чистить, отделять, раскалывать, работать – так она предупреждала жизненные проблемы, молиться – так она излагала эти проблемы Богу.

И прямо перед тем, как я повернулась, чтобы пойти зажечь огонь под туркой, она обратилась ко мне:

– Если ты хочешь забрать их, мне надо начать сейчас, нет? – Она говорила про миндальные орехи.

Я сразу же поняла, что занимало ее мысли: наш предстоящий отъезд. Он был и у меня в голове, когда я пила свой кофе, слушая звук разбивающихся скорлупок.

Пришел торговец – Нонна продолжала свою работу. Ее кузина Эмануэла прошаркала вниз по улице, чтобы забрать хлеб. Нонна продолжала колотить молотком. Эмануэла вернулась, и я забрала у нее хлеб. Нонна все колола орехи. Я положила буханки возле плиты, рядом с тушеными артишоками и кастрюлькой, стоявшей на слабом огне, в которой тихонько булькали кусочки цукини в бульоне из мяты и базилика.

Затем я вышла наружу навстречу утреннему ветру. Я достала из-под скамейки кирпич и положила его на каменную дорожку. Затем взяла вторую киянку, которая все это время лежала рядом с Нонной, и принялась бить миндальную скорлупу.

– Они восхитительны. Вот. – Она вручила мне орех, вынутый только что из сердцевины разбитой скорлупы.

Он был божественным, его вкус – нежным, с деликатным намеком на сладость. Мякоть ореха была какой-то структурно-твердой, но вместе с тем мягкой и приятно-упругой. Когда орехи оставляют без присмотра и они высыхают, они становятся даже лучше, более крепкими. Этот сицилийский миндаль был совсем не похож на орехи в пластиковых упаковках весом в шесть унций, которые продавались на заправках в Соединенных Штатах. Они были исключительным актом великодушия природы. Они напомнили мне, что вещи могут быть нежными или жесткими – в зависимости от условий и ухода, преднамеренного или нет.

Я потянулась еще за одним.