Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

– Non quella. E amara. – Не этот. Он горький, – сказала она мне. – Нет ничего хуже, чем горький миндаль.

Amaro – горький – одна из разновидностей вкусов, которые находятся в эпицентре сицилийской культуры и кухни. Это вкус, который можно найти в диких лесных зарослях. Его дистиллят добавляется в ликеры. Amaro сближал сицилийцев нехваткой естественной сладости, они вплотную подбирались к вкраплениям ее глубины. На кухне сицилийцы соединяли вкус amaro, горькое, с чем-нибудь dolce, сладким, наделяя контрастные вкусы жизнью, создавая сцену для действия их обоих, бок о бок. Сицилийцы понимали, что горечь – это неотъемлемый вкус и в еде, и в жизни. Она придала индивидуальности сицилийской кухне. Без горечи нет сладости. И поэзия острова говорит нам о том, что то же самое справедливо и для сердца сицилийца.

Нонна указала мне на влагу внутри скорлупы, которую я только что расколола:

– Когда слишком много дождей, такое может случиться. – Внутри оболочки я увидела немного плесени и гнили. – Что угодно, если этого слишком много, может все разрушить. Даже если это вода.

Было очевидно, что она говорит о миндальных орехах так же, как ранее рассуждала о зубе. Но я не могла отделаться от ощущения, что еще она рассуждала о чем-то намного большем. Мы обе, стоя на твердой земле, тонули – в печали, которая, казалось, будет длиться вечно. Одного взгляда на Нонну было достаточно, чтобы понять: она знает, жизнь может быть горькой – так же, как радость и любовь. Она потеряла своего мужа и своего единственного сына. Она чувствовала во рту вкус горького миндаля. И она хотела, чтобы я избежала того же.

Я работала, а ветер подгонял, толкая меня в спину. Ласковый и молчаливый, этот ветер имел стойкий характер в городе с таким же стойким характером. Он заставлял шторы хлопать, ставни – закрываться. Влажные носки, развешанные на веревке для сушки белья, лупили по каменным стенам, потому что так им приказывал ветер. Он носил крики петухов над головами и вокруг колокольной башни, оставляя едва слышное эхо на хранение покрытым почками оливковым деревьям, которые росли в садах на окраине города.

Я понимала, что через четыре дня этот же ветер унесет меня прочь с острова.

* * *

Забраться в оливковую рощу оказалось несложно. Я нашла отверстие за большим лавровым кустом, где уровень земли был ниже, и я без труда смогла отогнуть ржавую колючую проволоку. Я присела на корточки возле побега фенхеля, сгруппировалась и переместила свое тело внутрь семейного сада, заработав лишь небольшие царапины на ногах и несколько колючек, прицепившихся к моим брюкам. Маленькие комочки земли попали мне в туфли, а щиколотки вымазались в пыли, за что мне, вероятно, предстояло объясниться позже. Но я была внутри.

Выпрямившись, я увидела, что на многих деревьях висят крошечные плоды, зеленые оливки-детеныши, размером не больше маленькой виноградины. Саро рассказывал мне, что когда они имеют такой оттенок зеленого с желтым отливом, это значит, что до созревания им еще месяцы. Линия черных муравьев торопливо бежала по диагонали по сучковатому стволу ближайшего дерева. Их шествие казалось безотлагательным. Земля под деревом, да и на всей площади рощи выглядела недавно убранной. Это упрощало попадание в намеченную точку; я могла идти, не беспокоясь о змеях или глубоких норах, которые в другой ситуации были бы спрятаны порослью тумминии высотой до колена – древней разновидностью пшеницы, которая каждый год прорастает повсюду после того, как ветер разбрасывает ее семена.

Я зашла глубже в рощу, осторожно пробираясь по уходящему вниз холму, чтобы не упасть. Дойдя до центра, я встала перед деревом, под которым собиралась развеять прах Саро. Послеполуденный бриз, пришедший со стороны Средиземного моря, освежил меня и придал смелости.

Дерево, которое я выбрала, не было самым старым или самым большим. Просто оно оказалось единственным на том месте, с которого открывался наиболее четкий вид на манящее, повсюду присутствующее голубое море, единственное, у которго я смогла бы присесть – я чувствовала, что меня одолевают эмоции.

Мои руки немного тряслись, когда я доставала маленькую деревянную шкатулочку из кармана и открывала ее. Я вытащила прозрачный пластиковый пакетик, предназначенный для маленьких ювелирных украшений, и открыла застежку. Если бы я более тщательно все продумала, у меня бы была заготовлена молитва, посвященная памяти и готовая для прочтения. Но все пошло не так. Пребывание на этом святом месте природы было единственной формой молитвы, подходящей для предания Саро земной тверди.

Прах покинул пакетик легко, падая мягко и медленно на землю. Я наблюдала, как он исчезает в сероватой грязи. А потом последние, почти неразличимые частички унесло ветром.

Он вернулся, вернулся навсегда к почве своего детства, стал свободным между морем и горами.