Вкус терна на рассвете

— Выпишу вам тридцать рублей. Не мало будет?

Саша махнул рукой, неловко рассмеялся и не ответил — работу закончил он всего за два дня. Смущенный, как всегда, когда случалось, что надо было благодарить, он повернулся — выйти.

— Купцов, — остановил его комендант, — хотите, сейчас выдам, а вы, когда получите в бухгалтерии, отдадите мне?

— Не надо! — отказался Саша и вышел.

Но, спускаясь по лестнице, он обругал себя дураком — денег у него оставалось совсем мало, вряд ли хватит до конца каникул. И тут, на площадке внизу, он увидел свою мать. В солдатском бушлате, с клеенчатой сумкой и мешком на перевязи через плечо, она стояла, подняв широкое красное лицо.

— Сынок, а я к тебе, — заговорила она первой.

— Ты откуда? — удивился Саша.

— А вот взяла да и приехала. Думала, нет тебя в живых. Что же это, уехал — и ни письма?..

— Ладно, мама, — перебил Саша, сбежал вниз и забрал у нее мешок и сумку.

Мария Игнатьевна жила в деревне, за Серпуховом, держала корову, свиней, птицу, со всем управлялась одна. Несколько лет назад ее единственный сын ушел в армию, а отслужив, поехал учиться в Москву и теперь только на каникулы, летом, приезжал к ней, да и то не каждый год.

У Марии Игнатьевны имелись сбережения на книжке, откладывать деньги она начала давно, копила на старость. Она слыхала, что бывает всяко — дети нередко бросают старых отцов, матерей. Мария Игнатьевна и верила, и не верила подобным рассказам, но деньги потихоньку копила, не открывая этого сыну. Саша учился и кормил себя сам, а ей не разрешал помогать себе, и она мечтала, что когда-нибудь, в минуту торжественную — перед своей смертью или в тот день, когда сын женится, — отдаст ему все деньги разом.

Но в эту зиму, когда Саша вдруг перестал писать ей и отвечать на письма, мать испугалась, что сын и вправду бросит ее. И она собралась, оставила хозяйство на соседей и поехала в Москву — искать его.

И вот она у него в общежитии. В комнате неуютно, вкривь-вкось валяются на койках полосатые матрацы, одна кровать заправлена, видать, Сашина. Горьковато пахнет нечистым мужским жильем, по стенам висят картины, все плохие, как ей кажется. Саша с чайником в руке ушел из комнаты, а Мария Игнатьевна, сняв бушлат, прошлась вдоль стен, заглянула в углы и за шкаф. Всюду пыль, под кроватями окурки, бумажки; в большом шкафу висят лишь старенькое Сашино пальто и беретик, больше ничего. Занавесок на окнах нет — одни оборванные шнурочки на гвоздях. За окном падает реденький снег, видно голое дерево, да угол дома, да лохматую серую собачку, замершую, как на картинке. Собачка постояла, оглядываясь назад, приподняв ухо, потом убежала за угол дома.

Вернулся Саша с чайником, с чистыми простынями, одеялом и полотенцем.

— Комендант дал, — сообщил он.

Чай пили с ватрушками, что привезла мать. Оба вспотели, Мария Игнатьевна отложила в сторону шаль, которою была укутана по груди крест-накрест. Лицо у Саши раскраснелось, он сидел, раскинув локти на столе, низко склонившись над стаканом. Он был широк в плечах, казался, сидящий, большим, хотя ростом и не вышел. На груди его под расстегнутой на две пуговички рубахой по-мужски курчавились темные волосы. Мария Игнатьевна порадовалась, что сын у нее, сирота, вырос все же здоровым и сильным. Склонив голову к плечу, Саша нарезал сверкающим ножичком розовое сало.

— Ну как дом? — спросил Саша. — Еще не развалился?

— Да если бы подвести, на каменный фундамент поставить, — сказала Мария Игнатьевна, вздохнув. — А то гниет понизу. Гляди, скоро и развалится. Хотела я продать, а самой на станцию перебраться, да кто купит?

— Ты, мама, не продавай, — сказал Саша. — Вот летом приеду и подремонтирую.

— Ладно, — согласилась мать. — Приезжай, посмотришь.

— А Шарик живой еще?

— Шарика нету уже, завела другого. Расстреляли Шарика, Болдов сосед и расстрелял под Новый год, — рассказывала Мария Игнатьевна. — Подрался где-то, его за это место и хватили, — она притронулась к верхней губе. — Ну и не заживает все, не жрет, загноился, лежит только и трясется. Я и попросила Болдова-то, а сама на базар поехала.

— Жалко, — вздохнул Саша.

— А то не жалко. Столько лет продержала. Злющий был, никого не подпускал. А этот новый и не лает.

— Как назвала-то?

— А Пиратом.

Пока пили чай, разговаривали, подступил ранний зимний вечер. Саша растопил печку, и теперь в ней трещало и стреляло. Постучавшись, вошел комендант. Он поздоровался с Марией Игнатьевной, у Саши спросил:

— Купцов, вам не нужны еще одеяла? Ночью ведь, знаете, не очень-то тепло у нас…

— Не надо, — ответил Саша и улыбнулся. Он спал под тремя одеялами, снятыми с других кроватей. — Тут хватит.

— Смотрите. А то я ухожу сейчас, — сказал комендант. Стоя у двери, он докурил папиросу, бросил ее в поддувало печи и вышел.

— Хороший очень человек, — сказала Мария Игнатьевна.

— Хороший, — подтвердил Саша. — Вот до него был сволочь. Прогнали…