Вкус вереска (СИ)

— Должны. Должны! — воскликнул Джон, вот-вот готовый разразиться истеричным смехом. — Да знаете ли вы хоть что-нибудь о ней? Вы — её родители. Но знаете ли вы свою дочь?

— Уж получше вашего, — хмыкнула женщина.

Джон резко подался вперёд, опершись ладонями на стол.

— Да ничего вы о ней не знаете, — выплюнул он. — Не знаете, потому что, воспевая свою обиду и задетую гордость, даже не удосужились навестить её в Лондоне, считая, что это её удел вас навещать. И вам даже в голову не могло прийти, что она не хочет появляться перед вами, потому что элементарно не знает, как смотреть вам в глаза, зная, что умирает. Вы себе представить даже не можете, что с ней было за эти шесть лет! Сколько боли, сколько приступов, сколько бессонных ночей, сколько консультаций и бесполезных советов. Вас не было рядом, но поверьте, даже если бы были, ей не стало бы лучше. Никто из вас не Всевышний и не доктор, умеющий вытаскивать людей с того света. Вы не смогли бы ей помочь! Ничем!

Возникла неловкая пауза, когда Смит неожиданно оборвал свою речь. Они смотрели друг на друга почти с ненавистью, но не от того, что испытывали неприязнь. Безысходность и злость. Злость на всю эту жизнь, презрение к чёртовым законам природы, по которым выживает только сильный. Но Мэлоди не была слабой. Она была лишь одной из тех сильных, кому не повезло.

— Джон, но мы хотели бы быть рядом, когда ей плохо, — тихо произнёс мистер Уильямс. — Быть может, мы могли бы сделать хоть немного.

— Немного вы делали тем, что продолжали считать её здоровой, — отдышавшись, немного успокоился Смит. Его глаза горели от гнева и блестели от слёз. — Она не любит, когда ей напоминают о болезни. Никто этого не любит. И за это она злилась на меня. Она злилась, что я был рядом, когда у неё случался очередной приступ. Она злилась, когда я суетливо искал врачей, которые хоть немного могли бы облегчить ей дыхание. А теперь знаете что? Теперь она шутит над этим. Просто шутит. Делает вид, что её ни капли не волнует эта чёрная смертоносная болезнь внутри. Она шутит над ней. И я вынужден потакать ей, каждый день, ложась спать с мыслью о том, что завтра она уже может не проснуться. Не говорите мне, что представляете себе это! Не представляете. Потому что от вас она живёт в нескольких сотнях милях, а от меня — в соседней комнате.

Последние слова вырвались у него из груди, от чего он снова почувствовал боль в районе сердца. Этот разговор оказался ещё мучительнее, чем он полагал. Джон понял, что сильно разошёлся, поддавшись чувствам и эмоциям, но всё же не сожалел о том, что высказал Уильямсам. Они, наконец, услышали, что хотели.

Джон выпрямился, повёл плечами, будто они затекли и, одёрнув рукава своей рубашки, сказал:

— Если вы всё ещё хотите сделать что-то для вашей дочери, то постарайтесь оставить её в покое.

С этими словами он резко развернулся на каблуках и удалился из комнаты.

Спустя пару недель чета Смитов покинула Кемпсвел-холл. Уильямсы будто бы послушали совета Джона, и всё это время не докучали дочери излишней заботой или расспросами о болезни. Всё прошло удивительно хорошо, даже Смит был удивлён этому. Все его хлопоты отошли на второй план: миссис Уильямс после того разговора хоть и не перестала посылать укоризненные взгляды в его сторону, но по крайней мере ни в чём его не заподозрила. Лишь однажды она спросила про красную ленту, которая показалась из внутреннего кармана его сюртука. Джон, было, запаниковал — это была та самая лента, которой было перевязано последнее письмо от Клары. Однако пытливый ум всё же спас его.

— Подарок матери, — ответил он. — Одно из напоминаний о ней.

Миссис Уильямс сначала выразила удивление, впрочем, довольно быстро инцидент был забыт. Даже когда они уже собирались уезжать, Уильямсы выглядели ещё более доброжелательно. Мэлоди была очень рада этому.

— Спасибо тебе за эту поездку, — сказала она Джону, когда они уже значительно отъехали от Кемпсвел-холла. — Мне было очень приятно оказаться здесь снова. И родители… они ещё никогда не были такими… чуткими.

Смит лишь добродушно улыбнулся ей.

— Я очень надеялся на это, — ответил он с подтекстом, который мог понять только он и Уильямсы.