Вкус жизни

А вот здесь снег совершенно живой, его хочется взять в руки и ощутить холод зимы. Удивительный бесконечно белый цвет!.. Здесь небо падает… Надолго застряла у Давиденко-мариниста. Там кипящая морская волна на меня накатывает, и появляется желание отскочить, увернуться… Тут она хрустальная, скользкая, прохладная… невольно мечтательно задумываешься о летнем отдыхе.

А какая чистота красок, сколько прозрачности, глубины! Сколько тихой светлой радости в душе от них… Состояние нирваны…. На меня с этих роскошных полотен истекало такое количество любви, которое я уже не могла в себя вместить. Мелькнула мысль: «В Третьяковку не возьмут… там уже есть Айвазовский, Шишкин». Жаль… Мощнейший талант любви к Родине.

Интересно, он писал эти волны, глядя на море или на картины своего великого предшественника? Может, он подражал его манере письма или использовал методы учителя. Это ведь не возбраняется? Бывают талантливые копировальщики. Их работы не отличишь от шедевров гениев.

– Если Давиденко смотрел на море, то только не на Липецкое. В Липецком водохранилище волны в бурю свинцово-серые. Это я точно знаю. С Кирой к ее родственникам в гости ездила, – сказала Алла.

– …А какой диапазон, какая многоплановость и широта художнических интересов и возможностей у этого художника! Меня портреты заинтересовали. Они скромно притулились в углу, у самого сгиба стены. Я буквально запала на них. Вот липецкая мадонна Литте. Тонкая чувственная грань, доведена до трудно воспринимаемого совершенства… А тут я была не только восхищена, поражена, но и потрясена до глубины души. Давиденко сумел передать красками не только нюансы меняющегося света, но и живое тепло, исходившее от лица священника. Такое пришлось мне почувствовать впервые. Возможно, я просто раньше этого не замечала у других художников, а тут вдруг обратила внимание. И за это я тоже благодарна посещенной выставке.

Служительница рассказала, что еще в детском саду воспитатели обратили внимание на взрослые рисунки ребенка. А вот за пределы своей области он не вырывается… Почему?.. Может, классический стиль не в моде... Мне тогда, помню, что-то взгрустнулось…

И вдруг своего учителя рисования вспомнила. Как же его звали?.. Он был сухой, безразличный, неинтересный. Занимался тем, что по клеточкам перерисовывал картины знаменитых художников. И, как я уже тогда понимала, далеко не талантливо. Деньги этим зарабатывал. А до нас ему было мало дела. Ничему толком не учил, гасил желание больше знать и уметь. Не любили мы его.

– Быстро ты «расправилась» с Давиденко, мало о нем поведала, – удивилась Алла.

– Все эмоции Яичникову отдала, – пошутила Лена. – Как-нибудь в другой раз расскажу. Я переполнена воспоминаниями…

– И все же, кто из двоих тебе кажется талантливей, кого ты больше ценишь? – задала провокационный вопрос Инна. Она, оказывается, тоже внимательно слушала откровения своей подруги.

Лена неохотно ответила:

– Их нельзя сравнивать. Писать природу – одно, а человека – совсем другое дело. У Давиденко преобладает умение. Он в ряду талантливых пейзажистов. А в творчестве Яичникова новизна, психологизм, собственное видение, постоянный поиск, глубина восприятия и выражения чувств человека. Он особенный, индивидуальный. В этом его ценность. Этим он мне близок.

– И где это ты так навострилась разбираться в живописи? – весело, но с некоторой долей иронии спросила Инна, полностью переключившая свое внимание на Лену.

– В данном случае я демонстрировала Алле единение своих ощущений с предполагаемыми мною чувствами художника, а не профессиональную глубину познаний и умений автора. Это я оставлю специалистам. Я выражаю, но не навязываю своего понимания. Ты, возможно, составила бы о картинах этого художника иное мнение, иначе представила бы его мне. Тем и интересно искусство, что оно у всех людей вызывает разную гамму и степень чувств, неоднозначную палитру ощущений.

А «навострилась» я, как ты говоришь, от своей хорошей знакомой. Почерпнула, что смогла, в наших редких беседах. Она директор одного из центров искусств в Липецке. Я иногда заскакиваю в этот город на денек-другой. Помню, когда знакомили нас, увидела я женщину средних лет с простым, добрым и умным лицом, с хорошо сохранившейся стройной фигурой. Была она в льняном изящном платье со скромными, из каких-то народных промыслов, бусами. Я сразу почувствовала стиль в ее одежде и поняла, что золотые украшения к данному наряду будут неуместны. Они нарушили бы гармонию, созданную художественным вкусом этой женщины. Это сразу расположило меня к ней, захотелось пообщаться. Она притягивала. Татьяна Ивановна Нечаева на многие вещи глаза мне открыла и мозги мои захламленные «прочистила», освободив место для истинного понимания живописи. А еще я читала ее многочисленные изысканные, высоконаучные статьи об искусстве.