Вкус жизни

– Не ты первая, не ты и последняя, – успокаиваю я соседку слева, которая сидит на койке, обхватив плечи сомкнутыми в полукольцо руками. Ее черные глаза охвачены тлеющим страхом отчаянья.

– Это далеко не одно и то же – себя успокаивать или другого, – вздыхает пожилая учительница и нервно поеживается, облокотившись на колени. – Знаете, иногда мозг помогает человеку смириться с болезнью, и тогда тот неотвратимо гибнет. Эту матрицу в мозгу врачи обязательно должны обнаружить, уничтожить и заставить организм бороться.

– А мне мозг долгое время подсказывал про мою болезнь, но я не верила, и тогда организм сработал иначе – «выдал» опухоль наружу. Тут уж я за голову схватилась и бегом в больницу, – говорит бледненькая малорослая Ася.

Худенькая черноглазая девушка – ее Полиной зовут – со свойственными ей нетерпением и молодой неуемной жаждой жизни горячится. Она еще не знает, чего ждать. Ее пока на обследование положили. В ее пока еще безмятежных голубых глазах детское бесстрашие. Она звонко и громко проповедует:

– Не стоит заранее убиваться, думать о последствиях, пугаться. Успею настрадаться, если не повезет. Меня бабушка в детстве учила, что если не допускать плохих мыслей, не говорить плохих слов и не совершать дурных поступков, то жизнь не затянет в дурной омут. Когда я пресыщалась безобразиями окружающей жизни, она читала мне библию.

Ася взглянула на нее с мучительной укоризной.

Полина было сунулась со своим оптимизмом к жене редактора местной газеты, но встретила такой холодный отсутствующий взгляд, увидела такой горький, обжигающе-леденящий страх близкого конца, что опешила и замолкла. Девушка еще не догадывалась о том, о чем и без врача наверняка знала эта больная...

И мне приходили, болезненно протискиваясь и всверливаясь в мозг, такие же простые и страшные мысли. И я тоже минутами представляла, что это действительно возможно и меня тоже задавит недобрая тяжесть жизни, мысленно прощалась,… но тут же, заливаясь слезами злости, мысленно орала на себя: «Нет! Нет!! Нет!!!»

Я лежала на койке с продавленным матрасом, откинувшись на плоскую жесткую подушку, сцепив ладони за головой, и думала: «Не ахти как много смелости во мне оказалось. Боюсь завязнуть в собственных страхах… Может, не называть вещи своими именами? Поля не называет. Ей легче… Можно, конечно, подловить ее на слове, да не стоит. Пусть живет с верой и радостью в душе. Во всяком случае, мне кажется, что вряд ли за ее симптомами прячется недоброкачественная опухоль. Ах, какими мы все тут стали провидцами чужого счастья! Жизнь еще успеет ее обломать. А может, так и пройдет без потерь, если окажется из разряда счастливчиков. Мой отчим всю войну прошел – и ни одной царапины».

Опершись на локоть, задумчиво смотрит на дятлов за окном Нина, самая молодая из нас. Она тихо бормочет, никого не замечая:

– Все прежние ссоры-раздоры не стоят и ломаного гроша, а казались главными проблемами жизни… Забудутся все неприятности под скальпелем врача. Только бы выжить… Нет, нельзя безнаказанно долго натягивать до предела нервы человеку… щадить, жалеть его надо…. Кто бы раньше посоветовал душу облегчать откровениями, может, и не было этой проклятой болезни… Девочки, смерть не может быть обыденной… И залилась слезами.

Рядом с Ниной пристроилась Анна Ивановна, учительница, обняла ее за плечи и сочувственно рассказывает о ком-то: «…Извелась, изревелась, бедная. Оказалась загнанной в угол неожиданно свалившейся на нее болезнью. Ухондокала она ее. Третий раз оперируют. Горя отмерил ей Господь щедрой рукой. Есть за что сетовать на судьбу. Все надежды прахом пошли. Девчонки из палаты пытались поддержать ее, а она ничьим словам не внимает, наглухо затворила свое сердце для людей. Может, батюшку к ней вызвать? Я ее уговариваю: «Не пеняй на судьбу, нехорошо это». А она мне: «Это не судьба, а горнило адовой плавильной печи… обсели меня беды со всех сторон… говорят, обычно горе сближает супругов, а мой… И за что судьба постаралась так жестоко изгадить мою жизнь? Лучше бы уж сразу… Жизнь наложила на меня свою тяжелую лапу, может… там всё будет иначе…» Что я могла ей ответить? Не могла же я ей напоминать: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Это все равно, что человеку с четвертой степенью онкологии советовать таскать кирпичи, когда он, бедный, уже конечностями чуть только шевелит, себя еле-еле с места на место переносит. Здесь этот пафос не проходит. Человеку посочувствовать надо с любовью. Одна больная про Яну странную фразу сказала: «Она – ангел, взявший на себя зло мира». Не понимаю… И все же была в ней упрямая злая надежда выжить. Вот и выжила». Может, так успокаивала, веру вселяла. Педагог ведь. Кто же знает, что было дальше на самом деле?..