Вкус жизни

– Чувствую, не предотвратить мне гибель семьи. Такая в душе глухая обида поднимается! Мама, папа, теперь вот я. Что сына ждет? Ему, как, впрочем, и всем нам…

Она говорила так, словно призывала кого-то очень доброго и надежного в свидетели своих несчастий. Хотелось ее если не утешить, то хотя бы ободрить. И вдруг она залилась слезами. Я не выдержала и выскользнула плакать в глухую часть коридора, в «аппендикс», как в шутку называют его нянечки...

…– Но я никогда не видела, чтобы женщины злились, кричали на родственников, когда они встречались в приемном покое. Даже на мужей, которые, как я уже знала, могли быть виновниками их мучений. Только тоска в глазах. И слезы прячут. А с мужчинами случалось всякое, – донеслось из коридора.

В назначенное время пришел врач. Выдвинул стул, сел. Мертвея от ужаса, боясь окончательно потерять самообладание, присаживаюсь на койку. Руки конвульсивно сжимаются и разжимаются. Спина деревенеет. У подруг по несчастью в глазах напряженная молчаливая мука, в стиснутых губах молитва… Я знаю: у многих дома маленькие дети. Это и определяет степень их отчаяния. И мой внутренний голос молчит, ничего не подсказывает. Очевидной катастрофы я не чувствовала. Не говорило сердце ничего определенного, будто на грани колебалось решение моей судьбы. Но, что хуже всего, мое слишком образное воображение все равно беспрерывно порождало страшные фантомы. «Может, мне тоже на Бога уповать, как многие здесь, чтобы успокоиться?» – думала я.

Вижу, доктор в отличном расположении духа. Значит, никому не принес смертный приговор. (Тех двоих уже выписали домой.) Он извлекает из кармана халата список. Читает фамилии и каждой больной обстоятельно объясняет ее ситуацию. Начал с тех, у кого опухоль оказалась доброкачественной. Они прячут счастливые глаза – я вижу их лучистое ликование – и, плача от радости, выскакивают в коридор. Доктор вслед им весело кричит: «Отделались легким испугом. Госпожа удача посетила вас. Отлегло от сердца? Волнение улеглось? Живите дальше спокойно».

У Нины тоже блеснули глаза, будто какая-то детская запретная радость шевельнулась в ней, будто годами нетронутая добрая тайна напомнила о себе. Сразу появилась потребность выплеснуть накопившееся напряжение. Мне не повезло попасть в когорту счастливчиков. Собственно, я и не очень-то надеялась. Реально оценивала свое состояние. Я во власти острого чувства сострадания к себе. Но почему-то стало немного легче. Появилась определенность и ясный путь дальнейшей борьбы за жизнь. А пока обессиленно опустилась на постель и в изнеможении откинулась на плоскую твердую подушку.

– Что? Стала рабой своих переживаний, хочется рвать на себе волосы? Не стесняйся, плачь, разряжайся, расслабляйся. Не пытайся выступать не в своей роли… Приступ малодушия миновал? Не мешало бы поспать. Понадоблюсь – зови.

Это доктор говорил мне, но его слова до сознания как-то не доходили. Поняла, что скрылся за дверью, когда услышала характерный скрип. Он-то и вывел меня из оцепенения.

Пытаюсь заснуть, ловлю тонкий момент погружения в тяжелую дрему. Кто-то рядом кашлянул. Все, сорвалось, упустила сон. Прислушиваюсь к себе, стараюсь подавить нервную внутреннюю дрожь. Она верный спутник бессонницы. Вновь и вновь пытаюсь… иногда и до утра. Спать по ночам у меня получалось неважно. Кто-то воровал мои таблетки из ящика медсестры. Я ни на кого не грешила, но соседки по палате удивлялись тому, что в соседней комнате одна черноволосая, полная больная просыпается в течение суток только для принятия пищи.

– Может, у нее натура сурка, – отшутилась я, надеясь уговорить медсестру раздавать лекарства персонально, как я видела в других больницах. Но она отказалась затруднять себя, мол, вы тут все ходячие.

И все же через месяц после операции я ожила, повеселела. Уже не хотелось думать о пережитом. И вдруг в комнате для свиданий встретила знакомого. Он с ненавистью посмотрел в мою сторону. Его глаза говорили: «Почему ты выжила, а не моя жена». Я тут же простила ему этот взгляд. Для меня в этом человеке было главное – он любил жену.

Слышала о химии много, но пока не ощутила на себе ее жуткого доводящего до полного изнурения действия, не могла доподлинно представить чувств больных, получавших это «зелье».

Привезли стойку с четырьмя пузырьками. Сколько в них яда, оцениваю я – два литра? «Ну и болтушка будет у меня в крови», – шучу я. Медсестра трижды не находит вену. Я чувствую жгучую боль. Лекарство снова и снова разливается под кожу, оставляя огромные синяки. Они меня не волнуют. Закрываю на такие мелочи глаза. Это не смертельно. Знаю, что поболят-поболят, да и рассосутся через месяц-два-три… У кого как. Я держу себя в руках и спокойно предлагаю запястье… потом ладонь. Медсестра снова пытается вставить иглу. Получилось!