Вкус жизни

– Так и меня врач предупреждал, что нельзя принимать никакого лечения. Участковый терапевт прописала капельницу, массаж, а мой хирург все отменил, сказал, что организм сам должен бороться. Вот и веду вялый образ жизни, он для меня спасительный. Это другая жизнь, совсем другой ее уровень, но все же жизнь. И в ней теперь мое главное счастье. Видно, и тебе такой же режим назначен.

Вдруг в памяти мелькнули трагичные слова маленького мальчика из Катиного детдома: «Родители не приходят, они меня с братом меньше водки любят, и Бог меня не жалеет». Голову сразу стянуло обручем невыносимой боли. Тоска мертвой хваткой пережала горло. «Много ли радости знала Катя? Что для нее было счастьем? Надежда на прекрасное будущее? Может, ее такая чистая, совсем еще детская любовь к моему сыну?»... – думала я. Снова сдавило сердце, закружило в голове. И Катю я уже слышала будто издали:

– …В груди колет… И подружки у меня хорошие, и учительница умная, понимающая. Я не всегда ее ценила. А все потому, что о себе думала, а о ней только иногда, мельком. Ума не хватало ее понять. Вот и теперь она чаще других детдомовских дежурит у моей постели… А вы сейчас работаете?

– Да. И домашние заботы на мне. Я заметила, что физически работать мне трудней – голова грустными думами полнится, а когда о науке думаю, то отключаюсь от проблем.

Катины глаза вновь застыли. Тело сжалось болью и напряглось. Мысли остановились на полуслове.

– …Отпустило. О чем я говорила? Об учительнице.

Я пересиливаю себя и продолжаю спасительный разговор, понимая, что, сравнивая меня с собой, Катя успокаивается, обретает веру. Мне нестерпимо трудно поднимать глаза на безнадежно больную избранницу сына, потому что мерой честности я всегда считала способность открыто смотреть в глаза собеседнику.

– Прорвемся, – как можно спокойнее говорю я.

– Да, – одними глазами отвечает Катя.

– Ты хочешь, чтобы я пришла к тебе завтра?

– Да, – вздрагивают Катины ресницы.

– Я обязательно приду, – шепчу я, а сама думаю: «Боже, какая она сегодня красивая, изящная. И выражение лица удивительно неземное, небесное. Нарисовать бы ее такой, запечатлеть на веки вечные. Тонкие руки вдоль тела. Легкий, еле приметный розовый румянец проступает на прозрачной коже лица, как бы подернутой легким туманным сиянием. В позе не покорность, нет, готовность и мягкая, искренняя вера. Удивительно чистое выражение глаз… Милая девочка… Святая. Словно ангел»…

Неожиданно для себя я почувствовала, что больше не увижу Катю, и не смогла справиться с собой. Судорога пробежала по телу, руки задрожали, непроизвольно бессознательно задвигались. Я засуетилась, лихорадочно подыскивая повод, чтобы быстрее исчезнуть: В глазах Кати замечаю смятение, растерянность, испуг. В голове мелькает: «Что-то заподозрила, поняла, что я ей лгу? Почувствовала, что у меня больше нет сил ее обманывать и пусть даже святой, но ложью облегчать ее последние дни? А может, не догадалась, а просто обеспокоилась моим странным самочувствием?..»

– Завтра я обязательно, – слышишь? – обязательно приду к тебе, а сейчас мне надо уйти. Прости, чувствую себя неважно, – шепчу я, теряя координацию движений и уже не веря в силу воздействия своих слов.

Перед глазами плывет. Я плохо вижу соседние кровати, лица больных. Нетвердыми шагами, стараясь не спешить, иду к двери, выхожу из палаты и, оглядываясь, закрываю за собой дверь. Спокойный взгляд Кати поражает меня. Мгновенно накатываются волны вопросов: «Что чувствует эта девочка после моего ухода, вернее, бегства от ее страданий? Она готова без страха уйти в иной, неизвестный мир? Как к Божьей матери-заступнице? К этому призывал ее священник? А может, в этот момент она все-таки еще верит мне, не догадывается, что это ее последние дни, и не теряет надежды? Все еще ждет чуда?»

В палату заходит Андрей, а я, пряча слезы, торопливо иду по длинному коридору. Меня догоняет девушка в больничном халате и тихо говорит, не глядя мне в лицо:

– Завтра уже не надо приходить.

Я прислонилась к косяку какой-то двери. Рыдания вырвались наружу. Девушка придвинула мне стул, бережно, но настойчиво усадила и произнесла глухим голосом:

– Ну, что вы так… Она же вам не дочь… Успокойтесь.

Сквозь туман сознания пробивались обрывки мыслей: «Господи! Ей же только семнадцать лет!.. За что?..» Тупой болью в голове стучало: «Как же случилось, что я не выдержала в твои последние минуты… Я не знала, что последние… Прости».

Медсестра опять наклонилась надо мной и прошептала:

– Катя сказала последние слова: «Мама, мамочка, приди, я так хочу тебя увидеть!» Потом негромко вскрикнула и затихла.

Перед глазами опять поплыло. Сознание еще успело выдать: «Катенька, прости, что я живу…»