Влада. Перекресток смерти

Не став продолжать, ударом в грудь Гильс отбросил Егора прочь. Пролетев до конца улицы, тот удержался за согнутый вдвое фонарный столб.

Хрипя, тролль с трудом поднялся на ноги, щурясь от черного ветра.

– Что… мертвяк… – подняв глаза, он увидел в вышине капюшон пыльной кобры. Та качалась, будто готовилась к броску. – Ждешь, да?.. Ждешь ее смерти… Она не в янве, но и не у тебя в лапах… Я это точно знаю! Я свою девчонку знаю, она будет бороться! Н-на, получай, тварь ты подлая… жри…

Сотворив точно такую же по размерам кобру, только зеленую, Бертилов свистнул, и фантом рванулся навстречу висевшей над воронкой. И вмиг рассыпался в зеленые блестки, страшные в своей нелепости. Егора остановить было невозможно: без конца, снова и снова, он создавал призрачные копии всего, что когда-либо видел в своей семнадцатилетней жизни. На кобру кидалась его огромная мать, занося в ударе полотенце, Ада Фурьевна протыкала чудовище указкой, потом появилось и вовсе что-то несусветное, будто тролль бредил…

Снова и снова призрачные воины кидались на Некроманта, но безуспешно. Морок его иссяк, и Бертилов зажмурился, когда из глаз хлынули слезы злости и бессилия. Мир вокруг него был черен и страшен, а впереди ждала только неумолимая смерть.

– Она где-то там, совсем одна, – прошептал Егор, кулаком размазав по щеке гарь и кровь. – Не знаю, что делать…

И, сдирая пальцы в кровь, он наощупь пополз к воронке.

Глава 21 Перекресток смерти

Родной, привычный мир был потерян и летел назад, все дальше и дальше.

Влада падала, лежа на спине и раскинув руки, будто ее тело медленно погружалось на дно холодного океана. Остаться не получилось, не вышло, не удалось.

Теперь только падать и падать в неизвестность.

Что вокруг – космос? Безвоздушное пространство, где нет ничего, кроме одиночества и ожидания неминуемой смерти?

Нет, в космосе звезды и темнота, а здесь ничего не было. Но свет был, он мелькал постоянно, словно кто-то водил тысячами неярких фонарей по слоистому багровому туману.

Тогда, может быть, это и есть смерть?

Тоже нет. У мертвых вряд ли саднит шея, ноют колени и распоротые ладони. Сохранилось и дыхание: воздух хрипло вырывался из легких. Значит, есть ощущение собственного тела. Значит, все еще жива, раз способна ощущать боль, если все еще может дышать, помнить, мыслить… любить.

– Гильс… – жалобно позвала Влада, понимая, что никто не отзовется. Это имя сейчас – все, что у нее есть. Все, что осталось от потерянного только что мира.

«Гильс, Гильс… Гильс…» – понеслось эхом.

Эхо было невозможно долгим, оно перекликалось на разные голоса, пока не улетело вдаль. Теперь только собственное дыхание отзывалось в ушах, как громовые раскаты.

Сейчас хотелось думать только о нем, вспоминать каждую секунду, каждое слово. Пусть его облик будет с ней, пока она в сознании.

Это было так легко – помнить его, не замечать темной половины горизонта, где ждала смерть, а думать только о нем. Только бы не рассыпаться в пыль, не исчезнуть навсегда.

Тело помнило – звуки его голоса, его сильные руки, жесткие губы, плечи… Путь любви пройден почти до конца, и какое же это удивительное и случайное счастье, подаренное ей в последние минуты!

Счастье – слово неожиданно согрело. Перед глазами замелькали странные пятна: яркие, но смутно знакомые образы…

– Привет, девчонки! – раздается голос в августовской духоте городского двора, – Мячик-то вернете?

Черноволосый мальчишка смотрит на одну из девочек, за стеклами темных очков пляшут багровые искорки. Девочка смущается, опуская глаза. Жаркий двор плавится, плывет, текут крыши домов, колышется серым озером асфальт…

А вот тот же мальчик, только помладше, лет восьми, яростно сжав кулачки, смотрит на печальную молодую женщину. Та, вжавшись в угол автобусной остановки, мнет в руках берет. Вокруг непогода, дождь льет как из ведра, только багровые зрачки мальчишки горят обидой и недетским горем.

– Иди, Гильсберт, тебя ждет отец, – наконец удается ей выдавить, придав голосу твердость, – Я уезжаю, а ты живи с ним и будь счастлив, мой мальчик! Берегите с Алексом друг друга.