Владения

— Ты видишь? — Олег вынул две бумажки по десять рублей. — Мне дали премию за отличную службу.

— Поздравляю, — сказал, я, — значит, скоро тебя снова переведут в отдел спорта.

— Не надо жалеть меня, да еще таким тоном, — сказал Олег.

— Откуда ты взял, что у меня такой тон?

— У всех гениальных писателей такой тон.

— Какой это?

— Превосходно-вежливый и предупредительно-участливый.

Мы рассмеялись. Потом Олег сказал еще что-то не очень умное, но все равно мы рассмеялись. Мы очень много смеялись в тот вечер.

А во втором часу ночи мы пошли к Игорю, в его новую квартиру. Вернее, мы не зашли. Нам достаточно было увидеть его силуэт на занавеске из ситца в горошек, силуэт тридцатилетнего мужчины. Силуэт его тоже чего-то стеснялся, черт его знает, что это за человек наш Игорь! Потом мы увидели и силуэт его жены. Она была удивительно красивой женщиной, и все мы были влюблены в нее.

— Ты видел мою дочь? — спросил Олег.

— Да, в тот день в чайхане.

— Она похожа на меня, скажи?

— Очень, — сказал я, — вы удивительно похожи друг на друга.

— У нее очень благородная мать, — сказал он. — Вот ее фотография.

И хотя я много раз видел ее фотографию, я стал смотреть. Олег зажег спичку и тоже смотрел вместе со мной.

Когда я пришел в редакцию, была летучка. Я хотел было спуститься в чайхану, но увидел Свету и остался. Она ни за что не хотела идти со мной.

— Я презираю тебя, — сказала она.

Я не понял, и она объяснила:

— Ты обманщик. Все эти дни я ждала тебя.

— Тихо! — сказал я. Я услышал голос Игоря на летучке.

— Товарищи, — говорил он. Голос его был громким и ясным, красивым и категоричным. — Товарищи, — говорил он, — проблемы, которые волнуют нас, это проблемы, волнующие каждого труженика села и города…

Он говорил еще что-то, еще и еще, и это была ужасно умная речь нашего стыдливого Игоря, и все аплодировали ему, все кричали слова одобрения.

Я вышел на улицу. Был очень душный вечер.

Сафар сразу заметил меня, улыбнулся и подошел. Как всегда, он принес три чайника зеленого чая. Я сел и начал пить. Пил одновременно из трех чайников, пил и наслаждался: чай сегодня удался на славу.

— Как это у тебя получается? — спросил я Сафара. Он улыбнулся и перевязал полотенце вокруг пояса.

— Секрет.

— Молодец. — сказал я.

Через полчаса он опять подошел ко мне и сказал:

— Я слышал, что Олег вернулся к своей жене…

— Вот шайтан, все знаешь!

— Хорошие были ребята. — Затем сказал: — А я-то думал, что они посидят у меня в этот день и им будет приятно.

— В какой день?

Сафар сел, вытер лоб и сказал:

— Я решил устроить что-то вроде, ну как это назвать?.. Прощание с чайханой… Ведь ее скоро сносят, знаешь?

— Знаю, — сказал я. — А насчет прощания — это ты здорово придумал.

— Здесь соберутся все друзья чайханы, и я буду целую неделю бесплатно поить их зеленым чаем.

— Превосходная идея, — сказал я.

— Ты должен прийти, — сказал Сафар, прощаясь, — ты ведь давний друг чайханы. Будет хорошо, приходи.

Я улыбнулся ему, помахал рукой и ушел по душной улице…

1965 г.

ЯКИ СЕРЫЕ, РЫЖИЕ…

За скалой открылась знакомая поляна. На ледовом пространстве одиноко чернела юрта старика. Не было видно ни яков, ни Карима, одна только тревожная пустота.

«Что-то случилось, — заволновался Молла-бек, когда нашел на остром камне клок серой шерсти. — Несомненно, что-то случилось…»

Серая шерсть зимой растет на лбу яка, а когда як трется лбом об острые камни, возбуждая себя, значит он зол — жди неприятности.

Молла-бек упал на снег — сильно заныла нога. Дальше, куда старик пойдет, должно быть еще много шерсти на камнях и выступах скал — это ориентир.

Яки зимой серые, как снег на склонах гор вокруг села, летом — рыжие, как маки после снега на поляне…

«Зря я лежу. Надо идти и идти, — стал ругать себя пастух. — Проклятая нога… И яки ушли».

Почему-то старик вспомнил, как летом приезжала его внучка Фатыма, поднялась к деду на поляну и стригла, стригла яков, и рыжая шерсть падала к ее ногам, и яки — эти мирные братья — удивленно обнюхивали свою шерсть и уходили потом в прохладную тень скалы, чтобы лечь там в тоске. Подходили они один за другим, несли гордые, королевские пряди волос, а уходили после стрижки какие-то униженные…

И Молла-бек видел, как стадо уменьшается на глазах. Не то чтобы яков становилось меньше, нет, просто после стрижки на поляне, от скалы до скалы, могли теперь уместиться не десять таких стад по пятьдесят яков каждое, а все двадцать со всего села Бешык.

«Зря все это лезет в голову, — продолжал сердиться пастух. — Пойду-ка лучше поищу, нет ли поблизости на камнях еще шерсти».

Нога совсем распухла, была как деревянная. Яки будто все знали, все чувствовали. Хозяин их, когда устанет, начнет замерзать, а впереди ночь и кругом лед да снег, чувствовали это животные и будто стремились поделиться со стариком своей шерстью. Чтобы пастух мог засунуть ее себе под тулуп и в валенки, положить шерсть под голову, а если хватит, то постелить и на лед, чтобы тепло было спать.

«Нет, вас что-то рассердило, я это вижу. Вон как лбами терлись о камни, столько зла накопили, что хватило бы скалу разворотить».