Владимир Раевский

— Ты прав, отец, аракчеевщина свирепствует везде. Когда я был в Курске, то там мне знакомый поэт рассказывал, что и цензура начала сильно свирепствовать. Некоего цензора Красовского называют даже цензурным террористом. Он не только не разрешает в недели поста помещать стихотворения, воспевающие любовь, но убивает любую живую, яркую строку. Сказывают, что против Строк «улыбку уст твоих небесных ловить…» он написал, что «женщина недостойна того, чтобы ее улыбку называть небесной…».

Цензурный гнет испытывал и Пушкин. В одном из писем Александру Бестужеву он писал: «Кланяйся от меня цензуре, старинной моей приятельнице, кажется, голубушка не поумнела».

В имении отца Владимир прожил больше года. И все это время отец настаивал, чтобы сын вернулся в армию, где, по его, отцовскому предположению, сына ждет большая военная карьера. Владимир не говорил ни да, ни нет. Принять окончательное решение помог случай. К отцу приехал в гости его бывший командир, генерал от кавалерии Воинов, который после долгой беседы с Владимиром сумел уговорить его подать рапорт о зачислении в кавалерию, пообещал взять своим адъютантом. Вскоре Раевский двинулся навстречу своей судьбе.

В последний день перед отъездом в армию Владимир обошел имение отца. Какое-то чувство ему подсказывало, что он больше сюда не вернется; правда, об этом он никому не говорил, уединился в своем любимом месте у ручейка Орлик, там и родились слова прощания:

Прости ж, ручей родной, прохладные дубравы, —
Быть может, навсегда я покидаю вас.
Я не раб — свободен от желаний славы,
Мне дорог радости и мира каждый час.
В роскошных ли садах смеющейся Тавриды,
В стране ли хладной остяков,
Или в развалинах Эллады —
Найду гостеприимный кров!

Полгода Раевский прослужил в 32-м егерском полку в местечке Линцы Лпповецкого уезда Киевской губернии, а осенью 1818 года был переведен в Малороссийский кирасирский полк, в город Старый Оскол, недалеко от родового имения Раевских — Хворостинки. Владимир получил новое предписание с надеждой, что он будет адъютантом генерала Воинова, но надежда не сбылась. Свое обещание генерал Воинов не выполнил, о чем Раевский написал в письме Приклонскому: «Воинов хороший наездник, но самый нерешительный генерал. Он хотел меня взять в адъютанты и не сказал ничего верного, когда я явился… «Со временем», «Мы постараемся» были его ответы. Завтра подам просьбу и на 3–4 месяца, а между тем рапортуюсь больным, я буду жить дома… После возвращения с Кавказа решу участь мою — или перейду опять к вам, или подам в отставку, а здесь мне служить не хочется…»

Вскоре Владимир Раевский возвратился в 32-й егерский полк. Снова начались привычные занятия с нижними чинами, а в свободное время он по-прежнему много читал и продолжал писать стихи. Вдохновляла его любимая девушка Гаша, которая осталась на родине.

Первую свою любовь Владимир помнил всю жизнь. В одном из писем к Гаше он писал:

«…Где ты и что с тобою? Я не знаю, но мрачные предчувствия или тихое удовольствие (если можно назвать успокоение души) дают мне сочувствовать и знать твое состояние, перемены, тебе определенные. Самое сновидение, сия таинственная связь пли показатель бессмертия живо означают мне твои слезы или твой покой. Так, суеверие есть необходимость чувственной любви, основанной на взаимности! Прочь, признак одной мечтательной совершенности и нравственности! Сила сладострастия пробуждает нравственные наслаждения: свидания, приветливость, уверенность в любви, взаимность, надежда, ревность, мечтательное совершенство моего предмета, суть разнообразные свойства, волнующие душу, — и, следственно, живущие в сфере идеального, неразлучно с чувствами! Единообразная картина здешней страны еще более усиливает во мне желание скорее обнять тебя, милая Гаша».

В те дни он написал стихотворение «К моей спящей».

Ты спишь… и сладостен покой
Любови нежной,
Сон сладкий, безмятежный
Не прерывается печальною мечтой!
И локоны, клубясь по теменам волной,
От смелых взоров грудь стыдливую скрывают…

Еще во время переезда к новому месту службы Раевский заехал в Тудьчин. Там он встретил многих своих старых знакомых, в их числе и генерала Фонвизина, от которого узнал о существовании Союза благоденствия, Владимир сразу же загорелся желанием вступить в общество.

«Зеленую книгу» (Устав союза), — вспоминал Раевский, — предварительно дал мне прочитать генерал-майор Михаил Александрович Фонвизин».