Владимир Шаров: по ту сторону истории

И дело не в том, насколько хороши были сами работы. На самом деле для Шарова это был случай, чтобы снова, теперь по поводу изобразительного искусства, высказать и развить заветную мысль о том, что все, что мы делаем в своей профессии, достойно внимания только в том случае, если является собственным комментарием художника к Библии, еще одним воплощением Слова. Это эссе – манифест, обращенный ко всем художникам вообще. Наставление, урок, домашнее задание. Сам он именно с этим убеждением вошел в литературу и именно этого ждал от других, в том числе и от художников.

Кроме того, в своем эссе Шаров скупо, но очень энергично показывает, какую силу несет в себе соединение слова и его визуального воплощения-развоплощения-перевоплощения. Понятно, что пространство книги – идеальная среда для практической реализации этой идеи, если, конечно, слово и изображение не войдут в нелепый, сбивающий с толку конфликт. Здесь есть немалый риск, но Шаров, как и любой настоящий шахматист, знал цену риска. Одним словом, Шаров настоял, и иллюстрации были заказаны.

До момента личного знакомства я, конечно, слышал о Шарове. Мы дружили с Мирзоевым, с Эпштейнами, и до меня все время доносилось, что Шаров (кто это?) пишет романы, а было это задолго до «Репетиций». Имя Шарова постоянно возникало в разговорах. И вдруг вот он Шаров, веселый, добрый, да еще и шахматист! Мы стали встречаться, играть в шахматы, выпивать и разговаривать, разговаривать.

Мы тогда жили в коммуналке с четырехметровыми потолками, вполне симпатичными соседями и боем курантов за окном, то есть в самом центре Москвы. Это необычайно упрощало общение. Человек просто звонил из автомата (иногда прямо возле подъезда) и заходил в гости. Странным образом мне это не мешало работать, как раз наоборот, даже несмотря на то, что какой-нибудь неожиданно зашедший гость так же неожиданно задерживался на неделю, две или три. Дети тоже очень быстро привыкли к незнакомым и малознакомым гостям. И не просто привыкли, они еще и ушки держали на макушке. Моя удивительная дочь недавно обмолвилась, что половиной своего образования, а вернее, того, что в итоге стало ее профессией, она обязана нашим регулярным посиделкам. Но на самом деле вся эта идиллия держалась на трех китах: на моей прекрасной жене и матери моих столь же прекрасных детей Ларисе Иосифовне Фарберовой, на географическом положении квартиры и шахматах.

Теперь о шахматах. Тут нам всем повезло. Я уже дружил с Сергеем Скрипкиным (актер, режиссер, а теперь московский галерист), с которым мы потихоньку поигрывали в шахматы. Потом я познакомился и подружился с художником Сергеем Якуниным. Это сейчас Сергей Якунин – знаменитый (персональная выставка в ГМИИ им. Пушкина!) сценограф и востребованный художник-концептуалист, а тогда он был, как он себя рекомендовал, «макетчик Якунин». Так вот, мы стали играть в шахматы уже на время. Якунин внес в игру турнирный дух и азарт. Он казался непобедимым (в прежние времена он мог бы семью кормить, играя на Тверском бульваре), Скрипкин ему, впрочем, не уступал. Боюсь, что я был хуже всех, но в лабиринте игры и слабый игрок может по вдохновению (или по недоразумению?) найти интересное решение и даже выиграть.

Попав в нашу компанию, Шаров, тоже первоклассный шахматист, да еще и жадный до интересных людей, каковы оба Сергея, был очарован. Мы образовали как бы маленький клуб, который просуществовал без малого двадцать лет. Играли на время, пяти– и даже трех-минутки, и часы буквально раскалялись. Но теперь я вижу, что это шахматное помешательство было своеобразным тестом – где «свой–чужой» не просто военный термин, а пропуск в мир московского андеграунда. Довольно скоро шахматные часы стали уступать место разговорам. Оказывается, что мы просто знакомились играя. Как дети.

Атмосфера складывалась настолько комфортная, что даже Володя Мирзоев, который к шахматам был, мягко говоря, равнодушен, часто составлял нам компанию, хотя, конечно, не играл. Надо признать, что в процессе мы помаленьку выпивали. И здесь, по выражению Скрипкина, Шаров был «необыкновенно гигиеничен». Не всегда это было просто, так как шахматы порой затягивались далеко и даже очень далеко за полночь.

Шаров за шахматами – тема для картины, которую давно следовало бы написать. Играя, он напоминал волхва, который по дороге в Вифлеем решил отдохнуть за шахматами, и это было красиво. Хорошо ли Володя играл? Не знаю, так как я играл намного хуже. Конечно, он знал дебютную классику, не упускал случая отважно разыграть гамбит. Но при этом за шахматной доской выглядел как художник за мольбертом.