Владычество1

По залу пронеслись сдерживаемые смешки и утвердительные покачивания головой.

— Но сейчас мы хороним сестру, которую знал, и я горд тем, что знал ее, — его голос дрогнул на слове «горд».

«Аминь», и «Иисус», и «Аллилуйя» — пронеслось волной по залу.

Кларенс собрал себя в кулак. На самом деле он гордился Дэни, но сопротивлялся тому эмоциональному давлению, которое использовали в таких церквях. Ему это не нравилось и казалось чем-то постыдным, чем пользуются для манипулирования аудиторией.

«Я никому не позволю собой манипулировать».

А пастор продолжал:

— Несмотря на то, что все мы сейчас собрались здесь, наши сердца и мысли далеко отсюда, с маленькой Фелицией в госпитале. Давайте помолимся о ней прямо сейчас, — он обратился к Богу так, как будто Тот присутствовал здесь, — о, Господи, мы любим эту маленькую девочку и молимся о ее исцелении. Верни нам ее, Господи, она еще совсем маленькая, — его голос дрогнул. — Но если у Тебя есть причина, по которой Ты хотел

44

бы забрать ее, чтоб она была вместе со своей мамой у Тебя, мы это примем.

«Нет, никогда!»

— Ты знаешь, как нам хочется, чтобы Ты исцелил ее. Ты

— самый лучший доктор, Господи. Вся сила и все хорошее — у Тебя. Мы отдаем Фелицию на Твое попечение и молимся во имя Иисуса. Аминь.

«Если у Тебя вся сила и все хорошее, то докажи это. Я не позволю Тебе сорваться с крючка».

— Большинство из вас знает, что Дэни была художником,

— пастор достал из-за деревянной кафедры картину. Кларенс увидел на ней голубые волны океана.

— Дэни нарисовала это для меня, картина висела, и будет висеть в моем офисе. Я не думаю, что Дэни когда-либо была на берегу океана, но она умела мечтать, и ее талант художника был подарком от Бога, — пастор указал пальцем на картину,

— взгляните на эту воду: голубую с небольшим оттенком зеленого — как раз в меру. Яркие и темные тона смешаны очень правильно. Я не знаю ни Пикассо, ни Виже Лебрен, я не художественный критик, но как-то Дэни позвала меня и Марту, и мы видели, как она заканчивала это прекрасное произведение. Мы видели, как она подписала картину здесь, внизу: Дэни Роулс, а потом сказала: «Я написала это для вас». Да, в былые времена люди обычно давали нам, своим проповедникам, что-то из еды. Но я скажу вам, что эта картина — и жареный цыпленок, и зеленый салат и сковорода с кукурузным хлебом. И вы видите перед собой человека, который любит и своего жареного цыпленка, и кукурузный хлеб!

Все засмеялись, смех перемежался фырканьем и свистками. Часть Кларенса возмутилась неподобающим поведением на похоронах, но другая, прежняя его часть помнила, что и в его семье, и на других похоронах черных всегда была тонкая грань между слезами и смехом.

Кларенс смотрел на картину. Он знал, что у Дэни талант. Она даже как-то продала несколько рекламных полотен. У него дома висели три картины, написанные для него и Женивы. На одной из них, его любимой, два старика играют в шахматы, а прототипом другой, самой лучшей — «Монарх из Канзассити»

— послужила черно-белая фотография их отца. На переднем плане стоял сверкающий глазами и крепкий телом молодой игрок за Негро Лигу — Обадиа Абернати. Обадиа любил эту

45

фотографию. Кларенс думал, что он видел все картины Дэни, но от этой, с океаном, просто дух захватывало.

— Ладно, — сказал в этот момент пастор, — я смотрел на эту картину и думал о Дэни, о том, что ее уход от нас похож на песню или на создание автопортрета. Все, что она сказала или сделала перед смертью, как подпись на картине — последнее касание, финальный мазок, — он достал белый носовой платок, медленно вытер свое черное лицо. Контраст был разительным, — посмертная подпись, не так ли? Мы не можем оценить происходящее до тех пор, пока жизнь не окончена. Пока живы, мы рисуем картины нашей жизни и до конца не знаем, что будет нарисовано в следующий момент. Я могу сказать вам, что картина жизни Дэни — это картина мастера. Все получилось хорошо. Она любила свою семью, любила церковь, но больше всего она любила Бога.

Всхлипывания заполнили храм.

Внезапно у Кларенса возникло побуждение подняться и уйти. Он не мог оставаться там ни минутой дольше. Он прошептал отцу на ухо: «Мне надо выйти и сделать укол инсулина». То же самое он прошептал на ухо и Жениве и мог поклясться, что она ему не поверила.

Он вышел в проход и направился к выходу, чувствуя себя неуютно под взглядами окружающих. Но это было не так болезненно, как оставаться. Он не хотел больше ничего слышать. В задних рядах полного зала, немного в стороне от остальных он увидел Джейка и Дженет выделяющихся белизной своей кожей. Джейк обернулся к нему, взглядом спрашивая, все ли в порядке.