владычество3

настроен так уж оптимистично, что кто-то из наших Крипов стоит за Харпером. Они, вероятно, рассматривают его как того, кто может помочь им за кулисами, только если они не выдадут его. Мы попытаемся использовать их против Харпера, а Харпера против них, Харпера против Паука, Паука против Харпера, Айвестера против Паука, Паука против Айвестера. И бросить туда же Рейфера Томаса. Если они увидят, что корабль идет ко дну, то все начнут бороться за жизнь. Мы увидим. Я говорю тебе, Кларенс, ты очень скоро будешь впечатлен лос-анджелесской полицией.

Лицо Кларенса ничего не выражало.

— Они очень профессиональны, очень эффективны, — сказал Олли.

— Да, — сказал Кларенс, потирая свои красные глаза, — думаю, что они готовы действовать сообща, когда жертва — один из них.

— Ты имеешь в виду, что был убит коп? Или когда они преследуют черного, который убил белого копа. Ты именно это думаешь?

Кларенс не ответил. Олли полез в свой кейс и вытащил фотографию прекрасной семьи перед камином в Рождество: муж, жена, трое детей возрастом от 4 до 9 лет.

— Это кто? — спросил Кларенс.

— Тэллон, — сказал Олли, — убитый офицер, у кого забрали винтовку.

— Ты мне никогда не говорил, что он был черным.

— Я и не знал, что он был черным, пока мне не дали эту фотографию. Но это на самом деле неважно, — сказал Олли, — ведь правда?

— Нет, — сказал Кларенс, у него пересохло в горле, — это неважно.

— Если это что-то значит — и явно значит, — лейтенант Такер тоже черный, — сказал Олли.

— Олли стал жутко самодовольным с тех пор, как вернулся из Лос-Анджелеса, — сказал Мэнни Кларенсу, — с ним стало еще труднее уживаться, чем прежде.

— Эй, не связывайтесь со мной, ребята, сегодня, — сказал Олли. Он вынул длинный кожаный футляр и положил его на стол, — я ношу с собой тяжелый металлический предмет. Я взял

231

из отдела на несколько дней эту винтовку, «ХК53». Сегодня понесу ее домой.

— Зачем? — спросил Кларенс.

— Может быть, я положу ее на подушку рядом с собой, и она прошепчет мне в ночи свои секреты.

— Может, я позвоню твоей жене и предупрежу ее, — сказал Мэнни.

Низкое серое небо было тяжелым и непроницаемым, темным и зловещим. Длинные костлявые пальцы зимы взялись за город и уже оборвали деревья, сделав все серым. Кларенс Абернати соскреб лед со своего ветрового стекла чтобы было видно только впереди, но не по сторонам. Его это не волновало.

Кларенс понял, что тоскует по прошлому, и его мучает ностальгия даже по Миссисипи. Женива все время говорила, что он должен даже быть благодарен, что обвинения были сняты с него. Это были несправедливые обвинения, и они оставили свой отпечаток на его репутации на всю оставшуюся жизнь. Как мог еще он себя чувствовать? Утратив репутацию, он теперь меньше заботился о том, чтобы поддерживать ее. Это было подобно тому, чтобы охранять драгоценные камни после того, как их уже украли. Теперь независимо от того, что он делал, вряд ли люди будут думать о нем хуже.

Он не разделял торжество Олли по поводу продвижения дела в Лос-Анджелесе. Конечно, Паук в конце концов отправится в тюрьму, если столкнется с праведным судом, и его адвокат не будет слишком хорош. Тень, наверное, тоже. Но Кларенс серьезно сомневался, что те, кто дергали за нитки этих марионеток и организовали убийство, будут наказаны. Харпер выкрутится, а Норкост и Грей сведут все дело к незначительным обвинениям. Даже если Олли соберет огромную кипу вещественных доказательств, будет ли этого достаточно? Насколько можно будет доказать что-либо с помощью дилетантской слежки Кларенса, включая и носовые платки из мусорной корзины Грея? И даже когда сведут все концы, не снимет ли все обвинения какой-нибудь либеральный судья?

Сколько людей уже выкручивалось, освобождаясь от обвинений? Такие как Норкост и Грей и их высокооплачиваемые адвокаты из лиги всегда обладали определенной техникой, спо-

232

собностью срываться с крючка. Они были над системой, как политики и копы в старой Миссисипи. В конце концов, говорил Кларенс себе, они выкрутятся, но Дэни и Фелиция останутся мертвы. Правосудия не будет. Это давило на него, и его разум заполняли все более тяжелые и темные тучи, и каждая циничная мысль наполняла их дождем.

Бессонница и истощение Кларенса осложнялись резкими перепадами сахара в крови. Он не говорил Жениве, не желая ее беспокоить, но чувствовал, что дошел до предела, устал от игр, от жажды справедливости, которую никогда не утолить.

«Если я хочу правосудия, то есть, может быть, один только путь достичь его...»