Владычица морей

Е сказал, что сейчас вспомнит и ответит сам. Он, кажется, затевал игру.

— Мы также ничего не знаем о судьбе двух англичан: Гибсона и Рея, оказавшихся у вас. Где они? — продолжал адмирал.

— Ах, я вспомнил, — приходя в хорошее настроение, сказал Е. — Я сам приказал убить Купера. Хи-хи-хи, — тихо подхихикнул пленник. — Могу показать все три могилы. Всех трех, про кого вы спрашиваете. Всего я казнил четырнадцать попавшихся мне англичан.

Волна движения и гул прошли по гуще военных, сидевших за столом и по всей комнате.

Лгал Е? Желал придать себе веса по своим собственным понятиям и заслужить большее уважение? Адмиралу неизвестно что-либо о каких-либо попавших в плен, кроме трех упомянутых британцев. Может быть, англичанами назывались другие европейцы, которых Е также охотно казнил?

— Где же могила Купера? Где могилы Рея и Гибсона?

— Все три могилы близко отсюда. Да, я их убил, — повторил Е. — Я также велел убить жену Эллиота, — добавил Е, не глядя на коммодора.

— Я знаю! — Не дожидаясь перевода, ответил по-китайски Эллиот, показывая веревку, на которой коксвайн привел губернатора.

— Зачем напрасно! — ответил Е, не теряя самообладания.

Спокойствие, с которым он говорил об отданных им приказаниях убивать людей, всех удивляло, и все стали как наэлектризованные. Этот палач просился на виселицу. Эллиот прав: нельзя щадить, нельзя не отомстить. Всех охватывало негодование, которое временами прорывалось. Е слышал, как от его признаний в убийствах опять гул проходил по тесно сидевшей массе присутствующих.

Е продолжал давать справки. Его уже защекотало знакомое чувство, не известное никому другому. Он любил узнавать подробности убийств и сейчас мог бы поделиться, как умелые палачи и с какой целью расчленяют тела. Он испытывал наслаждение, когда подсмотреть что-то подобное удавалось самому. Он давал слушающим его варварам урок твердости. Он побеждал этих людей с их слабыми нервами.

— Я знаю, что у вас есть привычка при трусости и бессилье на поле боя, — сказал Сеймур, — потом вымещать свою ненависть на одиноком пленнике со всей изощренностью и радоваться поступающим докладам из камеры пыток. Вы схватите голландца или русского, а в Пекин сообщите, что умерщвлен еще один англичанин.

— Я убивал не только одиноких пленников, — слегка разводя маленькими смуглыми руками, тонкими и элегантными, как у пианистки, заметил Е.

— Господа, надо вешать! — вдруг поднялся Артур.

— Нельзя.

— Вешать! Я взял эту мерзость, и я своими руками повешу его. Неужели его оставлять в живых? Уморите его, как они морят, возьмите с них пример!

— Сколько же людей вы убили? — спросил Сеймур. — Правда ли, что по вашему приказанию казнены восемьдесят тысяч пленных, что вы перерубили головы целой армии тайпинских повстанцев, окруженных и сдавшихся вам под ваше честное слово сохранить им жизнь.

Е засмеялся, скалясь. Смех его похож на злое рыдание со всхлипываниями.

— Я не убил столько. Ничего подобного! Но всего в разное время я приказал казнить… Кажется… Да… Сто двадцать тысяч человек. Да, тайпинов я лишал жизни… Обещать им жизнь и убить — это очень хорошо. Хи-хи-хи ху… хо… Тайпинов было восемьдесят тысяч, но вы не точны, ошибаетесь в подсчете.

Все это надоедало, и опять вокруг раздались возгласы. Похоже, что все эти варвары могут не удержаться, они кинутся и разорвут Е на части.

— Задушить немедля!

— Я вздерну его своей рукой, — выходя, сказал Эллиот. — Сэр Майкл, не совершайте еще одного позорного гуманизма.

Смит сегодня переводил все это, говорил об убийствах, пытках и преследованиях. Как же он может полюбить? А ему казалось, что он любит. Кому он нужен, молодой человек, который каждый день возится с убитыми и отравленными, с раскопанными могилами и с гниющими трупами, и с негодяями вроде Е. Как после этого прийти на свидание с юным созданием и убеждать ее в своих чувствах… Язык не повернулся бы.

Смит молод, и все это — лишь его профессия, долг. Можно ли это объяснить? Поймет ли Энн? Она умна. Или его удел на всю жизнь предопределен? Он недалеко ушел от Е с его множеством покойников и с книгами по некромании.

— Не дергай руки! — прикрикнул коксвайн, подходя к Е с веревкой. Е так затрясло, что казалось, он хочет сорваться. «Я все же тверд, — говорил он себе, — не могу только преодолеть дрожь, как ни уверяю себя в своей правоте, — но бьет, бьет, трясет, до боли в щеках, до тряски в мозгах… неужели у всех было так, кого я приговаривал?» Но думаешь о себе.

Да, подданных королевы он приказывал убивать… Е кормил крыс самим Купером. Сейчас варвары не посмеют повесить Е. От американцев Е узнал, что в парламенте королевы обвинили Боуринга. Парламент за меня заступится и на этот раз… И все были на моей стороне. Я тверд и прав.