Владычица морей

Менять веру Элгин не мог по многим причинам. До разговора с Энн, среди стволов пальм, он готов был наложить на себя руки, если бы этим поступком не наложил пятна на нацию, занятую распространением торговли и цивилизации. Он не желал быть судьей своего народа и его обвинителем и давать повод к новому взрыву нападок на него, которых и так достаточно.

— Если было бы возможно куда-то уехать! Но я не могу уехать от самого себя. Я могу это сделать только с вами. — Пошло было бы добавить «ради вас»!

Как англичанка она готова бороться за его права, отстаивать справедливость, жертвуя собой, и спасать тех, кого обездоливали ее единокровные братья. Она готова спасать и тех, кто обездолил, погубил и обесчестил китаянок.

Джеймс задел в ней живую струну. Он увидел, что не может заглушить в ней боль. При всей ее готовности к подвигу и энтузиазму, была какая-то причина, которая угнетала ее. Она чего-то долго и терпеливо решала, и не могла решить, и ждала, и теперь боялась потерять надежду.

— Но я вам не все сказала, — призналась она снова. — У меня есть тайна.

— Что может быть ужасней моих собственных тайн! — воскликнул Джеймс. — Не рассказывайте мне, так же как вы вправе рассказать… И поступите, как вы найдете нужным. Но я в вашей власти. И как только я доведу до конца начатое мною дело, каким бы ужасным оно ни могло показаться, я уйду…

— У меня есть тайна.

— В любом случае. Если это тревожит вас — сохраните ее. Если эта тайна такова, что ваш уход со мной принесет кому-то несчастье…

— Нет, нет, никому! Совсем не о том.

Он предполагал, что это может быть за тайна. Он помнил записку, которую он нашел у себя в каюте после ночного бала на пароходе.

Как вовремя напомнила она о русском пароходе, стоявшем в Макао. Ведь в то время, когда в Кантоне гибли все, Путятин ожидал весну, безмятежно жил в прекрасном городе, в сокровище мира, которому суждено оставаться вечно гордостью португальцев и китайского португализма. Явилось новое направление мыслям Джеймса. Он и прежде думал, что Энн побудила его понять все наново и действовать. Ради достижения цели он становился жесток. И нежней и человечней ради нее. Желала ли она ему при продолжении кампании действовать не так, как в Кантоне. Русский пароход стоял в Макао. Да, он еще в Кантоне подумал о предстоящей решительной встрече с графом Евфимием Васильевичем. Энн давала ему новые силы для продолжения разговоров с ним, и, может быть, явится новый смысл и не будет нужды снова проклинать себя и ждать, что твое имя упомянут в молитвах об избавлении от несчастий.

Она ни слова не говорила с ним о китайцах, как прежде, какой это могущественный и великий народ.

— Мне с детства казалось, что меня могут сделать каторжником и заставить работать под землей. Теперь я испытаю себя в самый трудный период нашей истории и за это своей волей пойду рубить породу и мыть пески. Я разбогатею своими руками, давая пример, как это делать и как торговать.

Элгин так привык жить воспоминаниями, что повторял и превращал в воспоминания то, что она только что сказала. Так он привык быть одиноким селезнем. «Русские ушли из Макао», и она разрыдалась. «Ушли совсем», а вот она рядом. Это воспоминание по привычке, выработанной от вечного одиночества мыслей. Она в таком же ужасном положении, как и я. «Австралия? Да! Я согласна». Джеймс не верил в такое счастье! Неужели и это лишь воспоминания, и слезы радости и признания. «Но вы не все знаете, у меня есть тайна… Могу ли я открыть ее вам или нет…» Неужели Энн полагает, что любая тайна, какой бы ужасной ни была, в силах переменить мое решение смирить отчаяние и разочарование в святости истинного благоразумия. Его ум долго был в каземате. Но не в безделье. Он придумал схему. Он должен подготовить и нанести два сильнейших удара со всей мощью, какую он в себе воспитал. Один — своему противнику и соперникам… Какое значение во всем этом имеет тайна молодой женщины! Как бы ужасна ни казалась ей самой и, может быть, даже была бы такой на самом деле, — она остается единственной надеждой и спасением. А ее тайна обрекает ее надеяться лишь на него. Второй удар он готовился нанести по своей собственной жизни.

Когда схлынет страсть, а с ней стихнет гнев и порывы к стремлению на свободу, он еще подумает обо всем серьезно и не будет раскаиваться. В том, что произошло, — его спасение. Это как благословение его святейшества. Все должно было произойти в этом парке кокосовых пальм за дворцом и черных стрельчатых кипарисников у церкви. Так и случилось.

Я стар для нее. Она юна, а я посол и главнокомандующий. Но в современном мире нет старых и молодых, есть люди с деньгами и с умением вырабатывать их, а есть люди без средств и умения или с чем-то одним. Я останусь без титула, без поместьев и озер.