Владыки мира. Краткая история Италии от Древнего Рима до наших дней

Неспособность правительства навести порядок на Юге, особенно в бедных аграрных районах, обнаружилась в том, что позже станут называть grande brigantaggio («большим бандитизмом»), терзавшим сельскую местность во время и после Объединения: вооруженные банды похищали людей, грабили и вымогали, нападали на почтовые кареты, убивали полицейских и других госслужащих. Этот хаос на сельском Юге породил новую силу в итальянском обществе, которая будет жить долго и принесет еще много страданий. Слово «мафия» впервые прозвучало в 1863 г. в сицилийской комедии «I Mafiusi de la Vicaria», действие которой разворачивается в палермской тюрьме. В середине 1860-х гг. официальные лица в Палермо использовали этот термин – он, возможно, произошел от арабского «марфуд» (отвергнутый) [24] – для описания мелких бандитов и недовольных политическим режимом. Имелась своя мафия и у высших классов, Mafia in guanti gialli («мафия в лайковых перчатках»), состоявшая из землевладельцев и других обеспеченных граждан, считавших монархические институты инструментом ограничений и контроля, отвлекавшим внимание народа от их устоявшейся власти и влияния. Эти господа называли себя «людьми чести», решавшими политические, правовые и территориальные проблемы – свои и чужие, – не обращаясь к хронически слабым и неэффективным органам государственной власти.

В 1870-х гг. начинает оформляться еще одно тайное общество, хотя и с совершенно иной мотивацией. В 1864 г. русский анархист Михаил Бакунин переезжает во Флоренцию и основывает тайный революционный кружок с названием «Флорентийское братство». Через год, убедившись, что нищенствующие неуправляемые крестьяне – отличная спичка, с помощью которой можно разжечь революцию, Бакунин перебирается в Сорренто, недалеко от Неаполя. Тут он находит восторженных поклонников среди тех, кто разочаровался и в Рисорджименто, и во власти вообще. Среди его последователей – недоучившийся студент-медик Эррико Малатеста и молодой человек из семьи богатых землевладельцев из Апулии, Карло Кафьеро.

Как многие анархисты, Малатеста и Кафьеро увлечены идеей «пропаганды действием», то есть верят, что мятеж – самая действенная форма пропаганды. С этой целью они в апреле 1877 г. готовят восстание в суровом криминальном горном районе Матезе, примерно в 60 км к северо-востоку от Неаполя, среди воинственных крестьян, которых власти, бесконечно пытающиеся взять буянов под контроль, зовут «потомками самнитов» [25]. Их бунт был быстро подавлен с помощью 12 000 солдат, весьма крупного подразделения – очевидно, власти всерьез боялись, что анархисты могут преуспеть, инициировав широкомасштабное восстание. Молодые же анархисты отнеслись к неудаче философски: «Не справились в этот раз, – пожал один из них плечами после того, как вместе с товарищами был арестован, – значит, справимся в следующий» [26].

Итальянские анархисты и правда останутся неустрашимыми в последующие годы, несмотря на правительственные облавы и репрессии. Потом они перейдут от организации восстаний к террористическим актам, иногда шокирующим.

* * *

Объединение сделало решение языкового вопроса еще более неотложным, так как после 1860 г. королевству требовалось вести диалог – по ряду бюрократических, дипломатических и педагогических причин – на прежде разрозненных территориях, каждая из которых говорила на своем диалекте. Лингвистическую проблему подчеркивал тот факт, что трое из величайших героев Рисорджименто не были носителями итальянского. Гарибальди рос в Ницце, родным для него был лигурийский, вторым – французский. У Камилло Кавура первый язык – французский (на самом деле его звали Камиль). По словам его друга, он выглядел impacciato («неуклюже») всякий раз, когда говорил или писал по-итальянски [27]. Король Виктор Эммануил тоже свободно изъяснялся на французском, но предпочитал пьемонтский диалект, характерный для его родного Турина. Знаменитая фраза, которую он произнес после прибытия в Рим в 1871 г. – «Ci siamo e ci resteremo» («Мы здесь, и мы остаемся»), – была в действительности сказана на пьемонтском: «Finalment I suma». Звучащая в переводе как «Наконец-то мы здесь», она скорее всего означала не великое исполнение исторической миссии, а вздох облегчения от того, что его поезд из Флоренции, шедший с опозданием, наконец-то доехал до Рима.