Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Этой новой формулой съезд не мог удержать своих левых союзников от дальнейшего наступления. Но этого мало; даже без агрессивности Ахеронта и его вожаков земский рецепт сам становился источником потрясений в стране. «Октроированной» конституции съезд не допускал. Значит, первое представительное собрание должно было быть созвано до конституции, до определения прав этого самого собрания. Определение их должно было быть впоследствии сделано им самим «с утверждения государя». Но тогда возникали два связанных между собой вопроса. Во-первых, на чем же могли быть в этом случае основаны полномочия этого первого собрания? На это 27 апреля 1906 года ответил С. А. Муромцев в своем приветствии Думе, притом после того, как конституция была октроирована. Он в своей речи настаивал не на соблюдении конституции, а на «полном осуществлении прав, вытекающих из самой природы народного представительства»[794]. При наличии октроированной конституции фраза Муромцева, эффектная и покрытая аплодисментами, могла не быть опасна. Осуществления всех прав, вытекающих из самой природы народного представительства, можно было добиваться в рамках «октроированной конституции». Но что бы было, если бы собрание было созвано «без конституции», как это предлагал Земский съезд? Народное представительство в этих условиях имело бы право считать себя единственным выражением народного суверенитета, «волей народа». Оно тогда, действительно, стояло бы выше закона, черпало бы свои полномочие не из закона, а из «природы вещей». А если это так, то, во-вторых, что значили слова об «утверждении конституции государем»? Как быть в случае несогласия представительного собрания и монарха? Если монарх, по мнению съезда, не имел права октроировать конституцию, на чем могло быть основано его право не соглашаться с уже выраженной «волей народа»? Какой выход был бы из конфликта двух принципов? Только состязание фактических сил. Или бы монарх оказался сильнее и представительство было бы уничтожено; или бы сила была у представительства и произошло бы то, что в аналогичном случае было во Франции в 1789 году. Формула съезда вела прямой дорогой к конфликту; она его только отсрочивала, оставляя государю шанс его избежать полной уступкой желаниям представительства. Эта формула только по внешности казалась более лояльной, чем формула делегации; по существу она была отрицанием права государя самому установить конституционный порядок, которому он отдавал свою прежнюю неограниченную власть. Вот что значила формула, которую по иронии судьбы предлагал от Бюро Милюков, который недавно советовал Витте октроировать конституцию, не смущаясь тем, что его будут за это бранить.

Таковы перспективы, которые съезд готовил на будущее. Зато в настоящем последствием его совета могло быть только одно: авторитет монархической власти, на котором пока еще держалась Россия, был бы подорван совсем. Правительство, которое бы хотело действовать ее именем, имело бы вид самозванца, который говорит именем лица несуществующего. Революционеры этим были бы приглашены торопиться занимать все позиции, не дожидаясь, пока кадеты «предадут» революцию. 17 октября [1905 года] принесло бы в этом случае именно революцию, а не конституционную монархию.

Так на съезде разрешился давнишний скрытый конфликт между земской и интеллигентской идеологиями. Земцы, привыкшие работать в рамках законов, установленных исторической властью, хотели установления конституционного строя, но добивались этого в порядке реформы, а не в порядке низвержения власти и подчинения Учредительному собранию. Они оставались такими даже на июльском съезде, уже после раскола[795]. Их проект конституции, хотя и построенный на парламентаризме, на четыреххвостке, на полном народовластии, в отличие от «освобожденского проекта» об Учредительном собрании не упоминал. А в среде «интеллигенции» Учредительное собрание становилось какой-то мистической идеей и росла непонятная уверенность, будто весь народ его добивается. С этой верой, над которой жизнь так насмеялась, интеллигент пошел в Учредительное собрание в 1917 году. Этого опыта оказалось, однако, для него недостаточно, и он продолжал верить в него и в Сибири, и даже позже, в Париже[796].

На ноябрьском съезде произошел по форме компромисс между двумя идеологиями, а по существу — капитуляция земства перед интеллигенцией. На словах земцы как будто чего-то добились: вместо Учредительного собрания были «учредительные функции Думы» и допускалось даже утверждение государя. А по существу, не декретируя революции, земцы своей позицией делали ее неизбежной. Это типичный пример тактики «руководящей политической группы». Она победила земскую идеологию и показала, что съезд не может быть серьезной опорой для власти.