Власть и общественность на закате старой России. Воспоминания современника

Такова никчемная программа победившей партии. Как с такой программой и с такими заботами можно было обновить строй России? Затем ли нас выбирали с таким энтузиазмом? Но могла ли кадетская программа выйти иной, если законная надежда страны, что Дума прекратит смуту в России, объявлялась «крайностью», которую нужно отбросить? Если «органическая работа» по-прежнему «отрицалась» как недопустимая? Если не считать высшею целью сохранение партийной репутации в левых кругах, а желать оправдать доверие несчастного населения, нужна была именно энергичная «органическая» работа, направленная на преобразование государства и на прекращение смуты. Для этого было необходимо установить сотрудничество с существующей властью на почве той конституционной законности, которая давала много реальных прав Думе. Только при этом условии ответственность за возможное столкновение Думы с властью действительно бы пала на власть. Да и правительству было бы страшно идти на ненужный конфликт с лояльною Думою. Даже для того, чтобы распустить явно неработоспособную, непопулярную, обреченную 2-ю Государственную думу только потому, что она впервые стала не без труда применять лояльную тактику, правительству пришлось сочинить провокационный предлог с социал-демократическим заговором[921]. Насколько это было бы труднее сделать в 1-й Государственной думе, которой боялись и которая работать могла! Не ясно ли было, что лояльное использование конституции было самым действительным средством в руках 1-й Государственной думы, что именно подобная тактика диктовалась моментом? Но принять эту тактику значило бы разорвать с теми, кто находил, что «органическая работа в Думе непозволительна», что «Дума не по четыреххвостке неправомочна», что задачей является не «совместная работа с властью», а только подготовка конфликта. Это значило бы от мечтаний о революции отказаться. И партия, забывая свою ответственность перед страной и смысл полномочий, которые от нее получила, осталась на прежних партийных позициях, хотя их теперь называла иначе; она шла в Думу готовить конфликты, не снисходя до нормальной работы. Эта тонкая тактика не выдержала столкновения с жизнью. Но только через несколько месяцев после нового поражения 2-й Думе был дан, наконец, спасительный, но теперь уже тоже запоздалый завет: Думу беречь, т. е. тот совет, который надо было бы дать именно 1-й Государственной думе. Но и в самой 1-й Государственной думе, когда при обсуждении аграрного манифеста к стране трудовик Жилкин напомнил кадетам о «неправомочии» цензовой Думы, И. И. Петрункевич при аплодисментах собрания заявил, что это не имеет значения, ибо «страна нас признала»[922]. Он в этом был прав. Но почему не это положение легло в основание парламентской тактики 1-й Государственной думы? Не потому ли, что партия была во власти прошлого и вперед смотреть не умела?

Для этой самоубийственной тактики у кадетов было одно оправдание. Не была опубликована конституция, в рамках которой ей предстояло работать. Было основание думать, что этой конституции вовсе не будет. Милюков был в этом уверен и выставлял это как нашу победу. Тогда, 27 апреля, лицом к лицу стали бы две противоположные силы: историческая власть, которая уже умалила себя отречением от самодержавия, и народное представительство, как единственный выразитель воли народа. Им предстояло бы совместно написать конституцию, причем никакого исхода из несогласия между ними указано не было. Была неизбежность конфликта, который разрешился бы только соотношением «сил». И можно понять тактику партии, которая, предвидя неизбежный конфликт на конституционном вопросе, торопилась заслужить сочувствие населения демагогическими законами о земле, о свободах и т. д.