Власть и страсть

1 мая 1907 года — Роджер и другие британские дипломаты получили от французских властей предупреждение, что в городе готовятся демонстрации, и было бы желательно воздержаться от пеших передвижений. Одновременно Роджеру из университета позвонила Гертруда и сообщила о своем намерении выйти и посмотреть на первомайскую демонстрацию. Попытки отговорить ее были тщетны. Роджер встретил Гертруду у Сорбонны, и они не спеша пошли в направлении Сены.

— Говорят, что в демонстрации в этом году будет участвовать Анатоль Франс? — сообщила Гертруда.

— Ты его поклонница? Мне ты говоришь об этом впервые.

Однако их мирная прогулка на Первомай прервалась достаточно быстро. На одной из улиц один из участников — надо предполагать, из числа анархистов — открыл огонь с крыши омнибуса по прохожим, убив семь человек. Роджер буквально бросился на Гертруду и, уложив ее на землю, прикрыл собою. Толпа бросилось к омнибусу и, стащив стрелка, тут же линчевала его. Крик, шум, свист полицейских, выстрелы в воздух — Гертруда была в шоке. Она, конечно, ожидала мирной демонстрации, а стала свидетелем убийств и линчевания.

Роджер повел ее в один из ресторанов на тихой улочке Латинского квартала.

— Господи, — никак не могла успокоиться Гертруда. — Зачем надо было стрелять? Я первый раз увидела убитого человека!

Она никак не могла успокоиться, и вся дрожала. Роджер осмотрелся — в ресторане было немного людей. Он не знал, как ее успокоить. Он подвинул стул поближе и стал что-то говорить. Потом он посмотрел на белокурые волосы Гертруды, ее испуганные глаза за круглыми очками… И, уличив минуту, поцеловал ее в щеку.

Гертруда замерла, а потом тихо расплакалась.

— Это неуместно, Роджер!

— Извини, — тихо сказал он.

Они молчали. Через несколько минут заиграл пианист. В углу ресторана стоял черный рояль, и пианист играл что-то крайне интересное и успокаивающее. Гертруда подняла голову и внимательно посмотрела на пианиста. Музыка медленно выплывала из-под клавиш, и также размеренно, будто кто-то прохаживается по ресторану между столиками, разливалась в пространстве. Это была «Гимнопедия номер 1» Эрика Сати.

— Божественно, — сказал Роджер. — Можно слушать часами.

«Под эту музыку понимаешь, что все перед глазами — это мимолетная иллюзия, — думал он. — Выстрелы, крики толпы — все это там. А здесь ты сидишь с Гертрудой и ловишь вечность. Вечность, которая исчезнет — и этот ресторан, и я, и Гертруда, и даже этот суетливый Париж»».

Сам композитор Сати считал, что его музыка должна быть лишь фоном для еды или разговоров. Он считал, что прошло время, когда музыку надо внимательно слушать, сидя в концертном зале. Но сейчас тут, в ресторане, Роджер и Гертруда сидели и внимательно слушали.

— Ты никогда не слышала Сати? — спросил Роджер.

— Нет. Я люблю музыку, в особенности Вагнера.

— Вагнер… — Роджер произнес медленно. — Теперь все споры о современной музыке начинаются с Вагнера. Он так довлел последние десятилетия прошлого века своей грандиозностью, что теперь от его оков все пытаются избавиться, в том числе и вот таким стилем. Как у Эрика Сати. Послушай — просто, неназойливо, повторение…

Музыка Сати продолжала звучать, и повторы основной темы «Гимнопедии» будто останавливали время в этом ресторане. И только проходившие между столиками официанты напоминали о движении.

В это время один молодой человек подошел к столику и поздоровался на немецком с Гертрудой. Последняя была несколько растерянной и что-то ответила. Молодой мужчина обратился к Роджеру на французском:

— Извиняюсь, мсье. Я из Германии, мы с Гертрудой встречались в университете. Я из клуба немецких студентов.

— Очень приятно.

— Извините за беспокойство.

Роджеру этот молодой студент не понравился. Он посмотрел ему вслед и потом спросил:

— Что он изучает в Сорбонне?

— Толком не знаю. Ко мне как-то он подошел в университете и, спросив не немка ли я, предложил прийти на собрание соотечественников. Я была там всего лишь один раз. Ну, еще один раз они, когда они организовывали совместный поход на оперу Вагнера «Лоэнгрин». Билеты были со скидкой, и я, конечно, пошла.

— Но тебе неизвестно, где он учится? Я имею в виду программу, факультет.

— Нет.

— Мне он не нравится.

— Мне тоже.

— Мне он вообще не нравится. Он как-то странно смотрел на меня.

— Господи, ты ревнуешь?

— Нет. Дело в другом… Гертруда, пойми — вокруг тебя происходит кое-что непонятное. Это ограбление очень странное. Они искали какие-то документы, информацию. Речь идет о твоих исследованиях.

— Кому интересна физика?

— Немцам, например. Германии интересно, над чем работают во Франции.

— Я думаю, что физика не представляет интерес для немецких властей. У нас в Германии немало своих ученых.

— Нет, тут все гораздо сложнее. В исследованиях Марии Кюри есть что-то, заинтересовавшее Германию.

— Что? Это теоретическая физика. Эти исследования, конечно, могут иметь какое-то прикладное назначение, как и все научные поиски в принципе.

— В Лондоне убит русский инженер…

— И что?