Власть над миром. История идеи

Мистика глобального правления

Европа всегда оказывала влияние на весь мир. Как свидетельствовал Манифест Спинелли, она то открыто, то скрыто задавала широкий нормативный идеал; с приходом к власти Джорджа У. Буша, с его резким подходом к политике, особенно соблазнительно стало обращать взгляды на другую сторону Атлантики, к Союзу, с его привлекательной единой валютой и так называемой «европейской моделью общества», как к альтернативе. В 2004 г. Джереми Рифкин писал о том, «как европейское видение будущего постепенно вытесняет американскую мечту». Историческое исследование Тони Джудта «После войны», опубликованное в 2005 г., заканчивалось описанием континентальной нирваны, в которой люди готовы платить более высокие налоги в обмен на «бесплатное или почти бесплатное здравоохранение, ранний выход на пенсию и обширный спектр социальных и общественных служб». В 2009 г., в начале кризиса госдолга, политический комментатор Стивен Хилл пошел еще дальше, назвав европейский континент «новым городом на холме»[526].

В те годы некоторые американские обозреватели активно пропагандировали сложную новую форму интернационализма, устанавливающуюся по всему миру, которая базировалась преимущественно на европейском опыте. Они с энтузиазмом писали о «Новом мировом порядке», подозрительно напоминавшем, в широком понимании, Европейский союз, где формальные наднациональные институты играли относительно незначительную роль, а относительно свободные, но схожие с бизнес-средой сети государственных чиновников среднего уровня из разных стран, часто объединяясь с «регуляторами» и промышленными экспертами, управляли делами. В этом мире, казалось, не случалось конфликтов и формальностей было совсем мало. Большая часть решений принималась за закрытыми дверями, где обсуждалась вся сложная техническая сторона их реализации, и они имели реальное воздействие. Это был спокойный мир международных стандартов, руководства через Интернет и соблюдения прав человека. Государства имели определенный вес, но благодаря действиям чиновников, а не законодателей или политиков. Эпоха больших международных институтов, официальных договоров, даже дипломатов, казалось, подходила к концу[527].

Как описание процесса, который мог бы происходить не только в Европе, но и во всем мире, эта картинка была привлекательной: политологи старого толка, как правило, упускали из внимания тот факт, что международные дела все меньше решались в больших формализованных институтах и больше зависели от неформальных объединений и горизонтальных отношений между агентствами, которые размывали границы между официальной властью, корпорациями и неправительственными организациями. Подобная перспектива предполагала – как открыто признала позднее теоретик этого процесса Анна-Мария Слотер – относительно незначительную роль для таких мастодонтов, как ООН. Тяготение к отхождению от официальных институтов в ее работах просматривалось четко: по ее мнению, управление на международном уровне осуществляется через инфраструктуры и сети. По ее словам,

существует целая инфраструктура глобального правления, и это не ООН, и не Всемирный банк, и не МВФ, и не Международная организация торговли. Это сеть чиновников из антимонопольной сферы, полицейских, прокуроров, финансовых экспертов, сотрудников разведки, военных, судей и даже, пускай и в последнюю очередь, законодателей[528].

Надо сказать, что такое описание вполне соответствует тому, какое впечатление участники этой сети хотят производить на окружающих: они претендуют на роль независимых профессионалов и в своей деятельности руководствуются весьма размытым, но в то же время респектабельным понятием «позитивного опыта». Эффективность и знания – вот их девиз. Сложно даже представить, что такая грубая материя, как политическая власть, может оказать влияние на дискуссии в их кругу. Там нет борьбы, нет крови, нет даже резких стычек. Короче говоря, это своеобразное идиллическое представление о мировом правлении, по словам юриста Мартти Коскенниеми, через «высший трибунал управленцев»[529].