Власть над миром. История идеи

Многие современные крупные филантропы оспаривают этот факт. Цель филантропии, по словам миллионера с eBay Джеффа Сколла, заключается в том, чтобы ускорять «движение от институтов к людям»[537]. В этом комментарии, с его имплицитной направленностью в пользу бизнеса и против политики, сформулирована фундаментальная проблема: внутри стран и с еще большей очевидностью на международной арене многие люди (не только интернет-миллионеры) утратили веру в правительства и политические институты. Чиновник ныне столь же непопулярен, сколь популярен предприниматель. Общественное мнение практически во всем развитом мире игнорирует преимущества государства и его органов – их долгую историю, подотчетность, опыт в разрешении реальных политических конфликтов внутри обществ и между ними – и относится к ним с подозрением. Полвека назад некоторые комментаторы утверждали, что на международном уровне «Общество отношений» уступает дорогу «Обществу институтов». Под этим они подразумевали, что старые горизонтальные отношения между государствами – основа дипломатии XIX в. – сменяются иерархиями власти, на вершинах которых находятся наднациональные органы, существующие автономно и аккумулирующие полномочия, чтобы централизованно принимать решения. Ныне данный тренд обратился вспять, и многие некогда влиятельные институты теряют свое влияние.

Но имеет ли это какое-то значение? Ведь мы считаем, что живем в совершенно новом, быстро развивающемся мире, пронизанном многочисленными сетями, в котором крупные институты приносят пользы не больше, чем динозавры? Понятие «сеть» – энергичное и молодое, способное объединить коридоры власти с реальной жизнью на улицах. Тем не менее сети бывают разные, и многие из них столь же непрозрачны и нерепрезентативны, как и любой коллективный орган. Сети хороши для одних целей и не годятся для других – это понимали еще Маркс и Ленин. Многие из сетевых движений, претендующих в широком смысле на некоторую политизированность, как, например, «Захвати Уолл-стрит» или демонстрации на площади Тахрир, показали, что продолжительная мобилизация невозможна в отсутствие движения к институционной организации. Как говорит интернет-обозреватель Клей Шерки в своей книге «Теперь выходят все!», легко рассуждать об «организации без организации» и превозносить эффективность свободно аффилированных групп, однако они редко добиваются продолжительного политического результата. Анархистский интернационализм, как продемонстрировали 1890-е, вспыхивает, как метеор, и сразу гаснет[538].

То, что международные институты могут не быть демократическими по своей сути, известно в течение уже некоторого времени и не кажется удивительным. В конце концов, они преимущественно являются исполнительными бюрократическими структурами, и большинство их наиболее влиятельных членов одобряет этот порядок. Международные законодательства так и не оправдали надежд интернационалистов XIX в., и, как показывает судьба Европарламента и Генеральной Ассамблеи ООН, в XXI в. положение вряд ли изменится[539].

Новым с исторической точки зрения здесь являются падение престижа национальной суверенности и путь, которым через свою политику (как при кризисе Еврозоны) органы интернационального управления и регулирования подавляют внутреннюю легитимность и единство отдельных государств. Конечно, они не превращают демократии в диктатуры – в наше время мало кто верит в диктатуру, – хотя правление Путина в России демонстрирует, что и такое возможно. Однако они лишают влияния репрезентативные институты и ограничивают их способность действовать.

Тем не менее этот процесс не очень беспокоил основную массу американских политических комментаторов, поскольку США оставались исключением и в большей степени, чем любая другая страна за последние полвека, уклонялись от принятия на себя всеобщих международных обязательств, а их государственную суверенность яро защищал Конгресс. Отклонение президента Буша-младшего в сторону односторонности американские обозреватели резко критиковали, потому что в предыдущие пять десятилетий Соединенные Штаты так много выиграли, так мало пожертвовав, благодаря многосторонним отношениям. Сочетание универсалистского языка с исключительным статусом позволило американским ценностям и влиянию распространиться по всему миру, а стоило это стране совсем немного с точки зрения как финансов, так и людских ресурсов и политических ограничений. Такая свобода, по сути, усилила во всем мире отход от формальных договоров с обязательствами (слово, всегда сильно раздражавшее Конгресс) в пользу неформальных правил и норм, которые сами США и разрабатывали. Только по опасениям американских правых о подрыве суверенности и о маловероятности мирового правительства мы имеем возможность судить о том, что может произойти, когда американская эра все-таки закончится[540].