Вскоре, однако, стало ясно, что ему не стоит опасаться мученичества. Когда он был вызван на Совет, за ним последовала большая толпа разозленных почитателей, которые грозились ворваться во дворец и, возможно, убить императрицу с ее сыном. Наемники-готы, хотя они и были арианами, боялись выступить против столь святого человека, и, чтобы избежать революции, императрица была вынуждена уступить. «Мать Валентиниана никогда не могла простить Амвросию этого триумфа, а юный император гневно воскликнул, что его собственные служители готовы предать его в руки дерзкого попа».
В следующем году (386-м) императрица снова попыталась побороть святого. Против него был выпущен указ об изгнании. Он укрылся в соборе, где его денно и нощно поддерживали верующие и получатели церковных пожертвований. Чтобы они бодрствовали, он «ввел в миланских церквах громкое и правильное пение псалмов». Усердие его последователей было подкреплено также чудесами, так что в конце концов «слабый итальянский монарх сознался в своей неспособности бороться с любимцем небес».
Такие состязания, которых было много, привели к установлению независимой власти церкви. Ее победа была обусловлена отчасти распределением пожертвований, отчасти организацией, но больше всего тем, что ей не противостояло никакой сильной веры или чувства. Когда Рим одерживал победы, римлянин мог гордиться славой своего государства, поскольку это льстило его имперскому самосознанию; однако к VI веку это чувство давно исчезло. Воодушевленность государством как силой, сравнимой с религией, возродилась только вместе с развитием национализма в Новое время.
Каждая успешная революция сотрясает авторитет и осложняет социальную солидарность. То же относится и к революции, давшей власть церкви. Она не только значительно ослабила государство, но и задала схему всех последующих революций. Кроме того, индивидуализм, являвшийся важной составляющей христианского учения на его раннем этапе, оставался опасным источником как теологического, так и секулярного бунта. Индивидуальное сознание, когда оно не могло смириться с вердиктом церкви, для своего нежелания подчиняться могло найти поддержку в Евангелиях. Ересь могла досаждать церкви, однако она как таковая не противоречила духу раннего христианства.
Такое затруднение характерно для всякого авторитета, который берет начало в революции. Он должен утверждать то, что первоначальная революция была оправдана, и, рассуждая логически, не может заявлять, что все последующие революции должны быть безусловно порочны[23]
. Анархический огонь в христианстве не затухал, хотя и был спрятан под слоем углей, на протяжении всего Средневековья; но во время Реформации он внезапно разгорелся огромным пожаром.II.
В Англии Генрих VIII взялся за этот вопрос с характерной для него энергией и непреклонностью. Объявив самого себя главой церкви Англии, он занялся секуляризацией религии, превращая ее в национальный феномен. Он не хотел, чтобы религия Англии была частью всеобщей религии христианства; его желание состояло в том, чтобы английская религия возносила хвалы ему, а не Богу. Посредством парламентов, которые шли у него на поводу, он мог менять догмы, как ему вздумается; к тому же он мог легко казнить тех, кому не нравились его нововведения. Роспуск монастырей дал ему доходы, позволившие легко подавить такие католические восстания, как Благодатное паломничество. Огнестрельное оружие и Война роз ослабили старую феодальную аристократию, чьи головы он рубил всякий раз, когда ему того хотелось. Волси, опиравшийся на старую власть церкви, пал; Кромвель и Кранмер были послушными орудиями Генриха. Сам он был первопроходцем, впервые показавшим миру, чем может стать власть государства после заката церкви.