Власть. Новый социальный анализ

В этой главе я пока занимался позитивной моралью, и, как уже стало очевидно, ее недостаточно. Говоря в целом, она стоит на стороне властей, какими бы они ни были, она не предоставляет никакого места революции, никак не сглаживает жестокосердие в спорах и, наконец, не может найти места для пророка, провозглашающего новый моральный взгляд на вещи. Здесь можно усмотреть некоторые сложные теоретические вопросы, но прежде чем заняться ими, напомним самим себе о тех вещах, которые можно достичь лишь сопротивлением позитивной морали.

Мир кое-чем обязан Евангелиям, хотя еще больше он был бы обязан им, если бы они оказали большее влияние. Он кое-чем обязан тем, кто изобличал рабство и подчинение женщин. Мы можем надеяться, что со временем он будет кое-чем обязан и тем, кто изобличает войну и экономическую несправедливость. В XVIII–XIX столетиях он был многим обязан апостолам толерантности; возможно, он будет чем-то обязан им и в какую-то будущую эпоху, которая окажется счастливее нашей. Революции против средневековой церкви, монархий Ренессанса и современной плутократии необходимы для того, чтобы избежать застоя. Если допустить (и это допущение необходимо), что человечество нуждается в революции и индивидуальной морали, проблема состоит в том, чтобы найти место для этих вещей, не погружая мир в пучину анархии.

Здесь следует рассмотреть два вопроса: во-первых, какую наиболее мудрую позицию с точки зрения самой позитивной морали она должна занять по отношению к личной морали? И, во-вторых, в какой именно мере личная мораль должна уважать позитивную мораль? Но прежде, чем рассмотреть тот или другой из этих вопросов, следует кое-что сказать о том, что вообще подразумевается под личной моралью.

Личная мораль может рассматриваться либо как исторический феномен, либо с точки зрения философа. Начнем с первого.

Едва ли не каждый человек, насколько нам вообще свидетельствует об этом история, испытывал глубочайший ужас перед определенными поступками. Как правило, эти поступки ужасают не только отдельного человека, но и все его племя, нацию, секту или класс. Иногда происхождение такого ужаса неизвестно, в других случаях его можно возвести к определенному историческому герою, который выступил его моральным изобретателем. Нам известно, почему мусульмане не делают изображений животных или людей – им это запретил пророк. Нам известно, почему ортодоксальные евреи не едят кролика; причина в том, что закон Моисея объявил кролика нечистым. Такие запреты, если они принимаются, относятся к позитивной морали; но в своем начале, по крайней мере когда их происхождение вообще известно, они принадлежали частной морали.

Для нас мораль, однако, стала означать нечто большее ритуальных предписаний, будь они позитивными или негативными. В той форме, в которой она нам знакома, она не является чем-то простым, но, судя по всему, имеет несколько независимых источников – китайских мудрецов, индийских буддистов, еврейских пророков и греческих философов. Все эти люди, чье значение в истории трудно переоценить, жили в один исторический период – друг от друга их отделяло всего несколько столетий, причем у всех были особые качества, отличавшие их от предшественников. Лао-цзы и Чжуан-цзы преподают учение Дао так, словно они знают его благодаря своему собственному знанию, а не традиции или мудрости других людей; причем это учение состоит не из определенных обязанностей, а из образа жизни, способа мышления и чувствования, из которого станет ясно, что должно быть сделано в каждом конкретном случае, для чего не понадобятся какие-то правила. То же можно сказать о первых буддистах. Еврейские пророки в своих лучших образцах вышли за пределы Закона и отстаивали новый, внутренний тип праведности, требуемый не традицией, но словами «так сказал Господь». Сократ действует так, как велит ему его даймон, а не так, как требуют законные власти; он готов стать мучеником, лишь бы не отказываться от своего внутреннего голоса. Все эти люди в свое время были бунтовщиками, и в то же время все потом стали почитаться. То новое, что они принесли, стало считаться само собой разумеющимся. Но не так легко сказать, в чем именно заключалась эта новизна.