Власть. Новый социальный анализ

Тем не менее я сам, говоря от своего лица, считаю, что есть определенные виды поведения, к которым я испытываю отвращение, которое представляется мне моральным, хотя оно и не может быть каким-то очевидным образом основываться на оценке последствий. Многие люди уверяют меня в том, что сохранение демократии, которое я считаю действительно важным, можно обеспечить только путем умерщвления в газовых камерах огромного числа детей и совершения других ужасных поступков. На данный момент я не могу смириться с применением таких средств. Я говорю сам себе, что они не позволят добиться чаемой цели или, если и позволят, то могут повлечь другие вреднейшие последствия, которые перевесят любое благо, на какое способна демократия. Я не вполне уверен, насколько мой аргумент честен: я полагаю, что должен отказаться от применения таких средств, даже если бы я был убежден в том, что они и только они позволят достичь цели. Зато психологическое воображение заверяет меня в том, что ничто из того, что я должен считать добром, не может достигаться такими средствами. В целом я полагаю, что, говоря философски, все поступки должны судиться по их следствиям; но поскольку такое суждение сложно, недостоверно и требует времени, на практике необходимо осудить определенные типы поступков и рекомендовать другие, не дожидаясь изучения следствий. Поэтому я должен вместе с утилитаристами сказать, что правильный поступок в тех или иных данных обстоятельствах – тот, что при общем пересчете, скорее всего, произведет наибольший перевес добра над злом из всех возможных поступков; но выполнение таких поступков может стимулироваться наличием определенного морального кодекса.

Если согласиться с этим взглядом, тогда этика сводится к определению «добра» и «зла», но не как средств, а как самостоятельных целей. Утилитарист говорит, что добро – это удовольствие, а зло – это боль. Но какие аргументы может привести тот, кто с ним не согласен?

Рассмотрим разные взгляды на цели жизни. Один говорит: «добро – это удовольствие»; а другой говорит, что «добро – это удовольствие для арийцев и боль для евреев»; третий – что «добро – восхвалять и вечно славить Бога». Что утверждают трое этих людей и какими методами они могли бы убедить друг друга? Они, в отличие от ученых, не могут апеллировать к фактам, то есть для их спора никакие факты значения не имеют. Их различие относится к области желания, а не утверждений о фактах. Я не утверждаю, что, когда я говорю, «это добро», я имею в виду, что «я хочу этого»; только определенный тип желания заставляет меня называть что-то добром. Такое желание должно быть в определенной степени безличным; оно должно иметь отношение к тому миру, который бы меня удовлетворил, а не только к моим личным обстоятельствам. Король мог бы сказать: «Монархия – это благо, и я рад тому, что я монарх». Первая часть этого утверждения является безусловно этической, но его удовольствие от того, что он монарх, может стать этическим, только если особое исследование убедит его в том, что никто другой не мог бы быть таким же хорошим королем.

В другом сочинении («Религия и наука») я предположил, что утверждение о внутренней ценности должно интерпретироваться не как утверждение, но как выражение желания, предметом которого являются желания человечества. Когда я говорю «ненависть – это зло», я на самом деле говорю: «Было бы хорошо, если бы никто не ощущал ненависти». Я не делаю утверждения; я просто выражаю желание определенного типа. Мой собеседник может понять, что я ощущаю такое желание, но это единственный факт, который он может понять, причем это факт психологии. Не существует фактов этики.

Великие новаторы в этике не были людьми, которые знают больше других; это были люди, которые желали большего, или, если говорить точнее, чьи желания были более безличными и масштабными, чем желания средних людей. Большинство людей желает своего собственного счастья; значительная доля людей желает счастья для своих детей; есть довольно много и тех, кто желает счастья своей нации; некоторые искренне и сильно желают счастья всему человечеству. Такие люди, понимающие, что у многих других такого чувства нет и что это препятствие для всеобщего счастья, желают того, чтобы другие чувствовали то же, что и они; такое желание может быть выражено словами «счастье – это благо».