Власть. Новый социальный анализ

В творчестве философов господствовали разные желания. В нем присутствует желание знать, а также, что совсем другое дело, желание доказать познаваемость мира. Тут же может быть желание счастья, желание достижения добродетели и, что является синтезом обоих, желание спасения. Может быть желание чувства единения с Богом или другими людьми. Также существует желание красоты, желание наслаждения и, наконец, желание власти.

Великие религии нацелены на добродетель, однако обычно также и на нечто большее. Христианство и буддизм ищут спасения, а в их мистических формах также и единения с Богом или вселенной. Философы-эмпирики ищут истины, а идеалистические философы от Декарта до Канта ищут достоверности; практически все великие философы вплоть до Канта (и включая его) в основном захвачены желаниями, принадлежащими к когнитивной части человеческой природы. Философия Бентама и манчестерской школы рассматривает в качестве цели удовольствие, а в качестве главного средства – богатство. В новые времена философы власти появились в основном в качестве реакции на «манчестеризм» и как протест против представления о том, что цель жизни – это последовательность удовольствий, каковая цель осуждается в качестве слишком фрагментарной и недостаточно активной.

Поскольку человеческая жизнь представляет собой постоянное взаимодействие между волением и неподвластными воле фактами, философ, который руководствуется своими стремлениями к власти, пытается минимизировать или же изобличить роль фактов, которые не есть следствие его воли. Я сейчас имею в виду не только людей, которые прославляют голую власть, как Макиавелли или Фрасимах в «Государстве»; я имею в виду тех, кто изобретает теории, скрывающие их собственное властолюбие за завесой метафизики или этики. Первый из таких философов в наше время и наиболее из них последовательный – это Фихте.

Философия Фихте начинается с эго или Я, которое выступает единственным, что существует в мире. Эго существует, поскольку оно полагает себя. Хотя ничто другое не существует, однажды эго получает небольшой толчок (ein kleiner Anstoss), в результате которого оно полагает не-эго. Затем оно переходит к различным эманациям, что несколько напоминает гностическую теологию; но, если гностики приписывали эманации Богу, а себе отводили весьма скромное место, Фихте считает различие между Богом и эго лишним. Когда же эго покончило с метафизикой, оно переходит к полаганию того, что немцы – это хорошо, а французы – плохо, и что поэтому долг немцев – сражаться с Наполеоном. И немцы, и французы, конечно, лишь эманации Фихте, однако немцы – более высокая эманация, то есть они ближе к предельной реальности, каковой и является эго Фихте. Александр Македонский и Август утверждали, что они являются богами и заставляли других притворно с ними соглашаться; тогда как Фихте, который правительством не руководил, потерял работу из-за обвинения в атеизме, поскольку не смог успешно провозгласить свою божественную природу.

Очевидно, что в такой метафизике, как у Фихте, нет места для социальных обязанностей, поскольку внешний мир – это просто продукт моего сновидения. Единственная этика, которую можно считать совместимой с такой философией, – это этика саморазвития. Хотя это не вполне логично, но человек может считать свою семью и свой народ более тесно связанными с его эго, чем другие люди, а потому и более ценными. Вера в расу и национализм – это, следовательно, психологически естественный исход солипсистской философии, тем более что эту теорию вдохновляет, очевидно, властолюбие, тогда как власти можно достичь только при помощи других.

Все это известно как «идеализм», и в моральном отношении он считается благороднее, нежели философия, допускающая реальность внешнего мира.

Реальность того, что не зависит от моей собственной воли, в философии воплощена в понятии «истина». Истина моих убеждений с точки зрения обыденного смысла в большинстве случаев не зависит от того, что я делаю. Конечно, если я полагаю, что завтра съем завтрак, мое убеждение, если оно действительно истинно, отчасти истинно именно в силу моей будущей воли; но если я считаю, что Цезарь был убит в мартовские иды, то, благодаря чему это мое убеждение истинно, находится целиком и полностью за пределами власти моей воли. Философии, вдохновляемые властолюбием, видят в этой ситуации нечто неприятное, а потому они так или иначе направлены на подрыв присущего здравому смыслу понятия о фактах как источнике истинности или ложности убеждений. Гегельянцы полагают, что истина состоит не в согласии с фактами, а лишь во взаимной согласованности всей системы наших убеждений. Все ваши убеждения являются истинными, если, как события в хорошем романе, они хорошо сходятся друг с другом; в действительности нет различия между истиной романиста и истиной историка. Это дает свободу творческой фантазии, освобождающей от оков предположительно «реального» мира.