Власть предыстории

В первой части книги говорилось о нескольких признаках феномена речи, которые требуют своего объяснения. Поражало, прежде всего, бурное развитие словесно-звукового ее ряда (3.1.1.), который потребовал анатомических превращений. Вместе с речью возник поразительный феномен главного «тормоза» нервной системы (3.1.2.). Удивляло и то, что словесно-звуковая речь появилась столь поздно, когда в предыстории шла подготовка к неолитической «революции» и произошел спад объема мозга гоминид (3.1.3.) Наконец, словесный сигнал в речи человека совершенно не сходен по звуку с обозначаемым явлением или процессом, то есть с оригиналом (3.1.4); создается впечатление, что нарождающемуся человечеству приходилось «конспирировать» от самого себя.

Можно ли объяснить эти четыре признака речи концепцией пратолпы? Казалось бы, она-то как раз и не нуждается во «второй» сигнальной системе, руководствуясь «первой», то есть древнейшим пластом знаков, заключенных в телодвижениях, жестах, вскриках, воплях, ритмических ударах в грудь и т. п. Взмах руки определял направление бега; крик, исполненный ужаса или ярости, легко понимался другими участниками. Какой же реальный эволюционный смысл имела для пратолпы речь и почему она непременно должна была ее продуцировать?

Если в первые тысячелетия своего существования пратолпа создавалась как элемент временного и неустойчивого объединения предлюдей, то впоследствии они проводили в ней значительную часть времени. Они буквально жили пратолпой, лишь на время рассредоточиваясь по участку кормления. Пратолпа стала, по-видимому, постоянным и длительным объединением, не разрушаясь даже на период сна, когда спали вповалку. Ели все вместе, готовя на всех; скопом пускались вслед за собаками по следу хищника. Надо четко себе представлять, что это было неразрывное, плотное объединение предлюдей, находившихся все время в эмоционально напряженном состоянии и связанных высочайшей имитативностью. В этих условиях криков и жестов было явно недостаточно. Мало того, пратолпа наверняка ощущала не только бедность привычных форм оповещения, но несомненно чувствовала явную нехватку в знаках иного рода.

Представим, что в процессе бега пратолпы по пересеченной местности особи фронтальной зоны увидели яму, которую вполне можно перепрыгнуть. Остальные ямы не видят и о существовании ее не подозревают. Как оповестить их об опасности?

Вопль, или крик несет однозначную информацию об угрозе, но какова она и как следует к ней отнестись? Возникшее в результате крика замешательство вызовет, очевидно, лишь остановку или даже переход от погони к панике и бегству в другую сторону. Жест, телодвижение в пратолпе не годились для всеобщего оповещения и предупреждения — их видно не всем, а лишь ближайшим соседям.

Возникает, следовательно, несложная, типичная для обыденной жизни задача, разрешить которую своими сигнальными средствами пратолпа не в состоянии. Отсюда необходимость создать знаки, которые воспринимались бы всеми сразу и одинаково. Ими могли стать лишь звуковые сигналы. Но не вопли и крики. Так как они не должны менять обуревавшей пратолпу эмоции! Этим условиям подчинялся процесс выработки новой сигнальной системы в пратолпе.

Посмотрим, к чему он должен был привести. Звуковой сигнал, брошенный внутри пратолпы одним из ее участников, был ясно слышен веем. Уже не требовался особо острый слух для его восприятия — и, как следствие естественного отбора, ухо теряет необходимость поворота к источнику звука.

Развитие звуковой системы информации в пратолпе шло, очевидно, не одной, а тремя параллельными линиями. Первой возникла, видимо, шипящая и свистящая система: затем — щелкающая, когда в процессе воспроизведения звука включались щека и язык; наконец, появилась и человеческая речь с использованием голосовых связок, гортани, неба, языка, зубов, альвеол и губ.

Исследование глотки неандертальца показало, что он мог использовать в обиходе щелкающий «язык»; записи очевидцев, слышавших и видевших троглодитов, чучуну, пещерных эфиопов и т. п., показывают, что они использовали свистяще-шипящую и щелкающую сигнальные системы. Однако, надо думать, они не отличались мощной разветвленностью и огромным тезаурусом, какой представляет в распоряжение людей словесно-звуковая речь. Наиболее сложная и биологически трудная, она возникла позже других сигнальных систем. Но зато обладала высокой способностью информировать об увиденных предметах, явлениях или процессах, не затрагивая напрямую эмоциональной сферы произносящего и воспринимающего словесный сигнал. Именно потому, что слово не несет в себе следа обозначаемого им явления, предмета или процесса, оно не сразу воздействует на эмоцию, а лишь через посредство осмысления сигнала, его «мозговую» переработку. И тем самым словесный сигнал непроизвольно снижает уровень эмоции, оказывая тормозящее воздействие на психику, сковывая и мускульные ресурсы.