Власть пса

Первый роман Сэвиджа «Перевал» пронизан удивительно яркими описаниями природы, во власти которой оказываются судьба и благополучие владельцев ранчо и фермеров-скандинавов, поселившихся в прерии у громадного перевала. Местные жители, исполненные странной любви к здешним краям, голубой осенней дымке гор и раскинувшимся вокруг пастбищам, едва ли не с радостью преодолевают весенние бури и свирепые засухи прерии. Роман поражает и рядом великолепных портретных образов, на раннем этапе отразившим способность Сэвиджа мастерски раскрывать внутреннюю жизнь героев и прежде всего женщин, о которых он пишет с на редкость глубоким пониманием. Язык, на котором говорят и думают обитатели ранчо в «Перевале», поразительно живой даже для сегодняшнего читателя, заставляет вспомнить биографию «Прерии» в одноименном романе Джеймса Гэлвина и остроумные истории округа Чилкотин, описанные канадским писателем Полем Сен-Пьером в романах «Оседлать квотерхорса Смита» и «Смит и другие истории».

Книга так проникнута чувством тоски и единения с природой Запада, что невозможно отделаться от мысли, что Сэвиджу настолько тесно на Востоке, что по личным, а вместе с тем и литературным причинам он возвращает к жизни родную страну, суровый край, готовый забрать у тебя все. Когда герой «Перевала» насмерть замерзает на охотничьей тропе, юная девушка говорит мужу: «Прерия убила его. Он любил прерию, и она убила его». И, как показывают книги Сэвиджа, это далеко не единственный способ, каким стремится убить своих жителей жестокая земля. Спустя несколько лет после «Перевала» Сэвидж говорил в интервью:

«Я всегда верил в то, что человека определяет природа. Говорят, к примеру, что есть что-то особенное в жителях Запада. И я думаю, что разницу между людьми начинаешь замечать сразу, как только двинешься из Чикаго на Запад. С одной стороны, людей Запада отличает особая прямота. А еще, думаю, разница в том, что, глядя на Скалистые горы или на столь же бескрайний горизонт, им и в голову не придет, что на свете есть какая-то Европа, какие-то соседи и все в таком роде»[30].

«Перевал», «Лону Хэнсон» и отчасти «Силу пса» можно отнести к позднему этапу золотого века пейзажной литературы Америки, основные достижения которой пришлись на первую половину прошлого века. В романах этой традиции, в книгах Уиллы Кэсер, Марджори Киннан Ролингс, Уолтера Д. Эдмондса, Уильяма Фолкнера, Фланнери О’Коннор, Джона Стейнбека и практически во всем, что писал столь чуткий к духу места Хемингуэй, природа выступает не просто как фон, а как действующая сила, в чьей власти оказываются герои повествования, – прием, который оказался одинаково подходящим для описания совершенно непохожих друг на друга регионов Америки, духа первопроходцев и подъема демократического капитализма с его борьбой за ресурсы. В 1948 году, с выходом в свет книги Нормана Мейлера «Нагие и мертвые», с состязательным и манипулятивным отношением ее героев к первозданной природе, традиция старой пейзажной литературы оборвалась.

Название главного произведения Сэвиджа «Власть пса» включает в себя несколько ассоциаций. В первую очередь оно отсылает к примечательной черте ландшафта на ранчо Бёрбанков, которую замечает Фил, но не замечает его брат Джордж. Очертания скал и склона холма, напоминающие силуэт бегущей собаки, Фил использует как своего рода проверку – пса не видят те, кто обделен умом и проницательностью, – и доказательство собственной необычайно острой чувствительности.

«В уступах скал на холме, что возвышался перед ранчо, в зарослях полыни, рассыпанной по его склонам, он с поразительной четкостью видел контуры бегущего пса. Длинные задние лапы толкали вперед мощные плечи. Собака, опустив нос, рыскала в поисках испуганной жертвы, удиравшей в сторону тенистых оврагов и гребней северных холмов. Итог погони был ясен: пес настигнет свою добычу. Стоило Филу лишь поднять глаза к холму, как он чувствовал горячее дыхание собаки. Однако каким бы ясным и живым громадный пес ни казался мужчине, никто другой, кроме еще одного, не замечал его – и уж точно пса не видел Джордж»[31].

В то же время пес или, напротив, его добыча – это сам Фил, а также и связь с прошлым, с былыми лучшими временами. Однако самой поразительной оказывается аллюзия названия романа на Книгу общих молитв:

                      Избавь от меча душу мою
                      И от [силы] псов [одинокую] мою[32].