Властитель мира

Я почувствовал, как ярость разливается во мне с мощностью несущегося с горы селевого потока и волна злобы затуманивает мне глаза. Похоже, до Морена дошло, потому что он сразу отвернулся и уткнулся в свой пульт.

Прежде я еще никогда не давал таких обещаний, но сегодня поклялся, что до конца кампании отомщу этой крысе.

* * *

Когда Петр покидал Совет, дьякон напомнил ему о назначенной встрече с его святейшеством. Претор сухо кивнул, потом знаком предложил своим телохранителям следовать за ним.

Разбираться с текущими делами до самого конца заседания после всех стычек и провокаций стало для Петра настоящей пыткой. Все это время у него в голове билось единственное желание: выбросить вон этих проклятых сеньоров, которые, пренебрегая самым элементарным этикетом, осмеливаются оспаривать его власть. Чего бы он только не отдал за возможность ухватить их по одному за шиворот, дотащить до дверей Совета и вышвырнуть вон, как какой-нибудь сброд! В такие моменты он мечтал скинуть с себя ярмо зависимости от голосования, часто, даже притом, что его голос шел за два, не позволявшее ему принимать наиболее правильные решения.

Разговор с Урбаном IX должен был состояться через двадцать минут, и он решил дойти до часовни пешком. Прогулка позволит ему немного расслабиться. Стража следовала за ним по пятам.

В сущности, он заставлял себя выносить этих раздутых от гордыни сеньоров только ради блага НХИ. Без них не было бы войск, без войск – христианской армии, а без нее – империи. Но сегодня этим мыслям не удалось побороть ни чувство гнева, ни отвращение к самому себе, которое внушала ему безвыходная ситуация: он вынужден терпеть открытые провокации, не обладая реальной властью отбить у их зачинщиков всякое желание повторить нечто подобное еще раз.

Сборище идиотов!

В такие моменты он неустанно твердил себе, что если бы эти сеньоры оказались перед лицом самого Урбана, то малейшего движения его бровей было бы достаточно, чтобы они немедленно заткнули свой рот, впали в нутряной ужас и не смогли бы сдержать дрожь в руках. Даже стыдясь себе в этом признаться, Петр Пустынник бесился оттого, что не имеет такой власти, и пребывал в уверенности, что другие члены Совета отдают себе отчет в этой его неудовлетворенности.

Разумеется, он глубоко сокрушался из-за собственной суетности и проводил долгие часы в покаянии, распростершись ничком на полу своей каюты с раскинутыми крестом руками перед статуей Святой Девы. Однако, борясь с этими постыдными чувствами, он напрасно пытался очиститься от угрызений совести: единственным его желанием оставалось одно – чтобы эти могущественные мужи боялись его и восхищались им так же, как простонародье. Петр Пустынник был способен до истерии разжечь энтузиазм тысячных толп мужчин и женщин, но эти сеньоры считали делом чести изображать полное безразличие.

Однако в последнее время главным предметом его беспокойства стало безответственное поведение Роберта де Монтгомери: тот начал проявлять досадную склонность к весьма неудачным инициативам или же терять самообладание на публике. Его глупое нападение на Годфруа во время заседания Совета вынудило фламандского военачальника жестко отразить удар, осложнив тем самым весь ход дальнейшего обсуждения.

Я должен во что бы то ни стало его образумить. Придется сурово с ним поговорить и напомнить, кто является верховной властью на борту.

Он дошел до папской часовни, расположенной недалеко от входа в запретную зону, проникать в которую имели право только высшие сановники крестового похода. Техник поднялся при его появлении:

– Мое почтение, сеньор претор. Будьте любезны подождать несколько минут, пока мы настроим частоту.

– Хорошо, но не теряйте времени. Было бы недопустимо заставить ждать его святейшество.

– Разумеется, сеньор претор.

Петр устроился в кресле, и его мысли вернулись к Роберту де Монтгомери.

Когда несколько лет назад ему представили герцога, он быстро понял, какую выгоду сможет извлечь из тесного сотрудничества с ним. Они были сильны своей взаимодополняемостью. Роберт, сеньор, о котором ходила дурная слава и которого не любили, тем не менее оставался могущественной и влиятельной фигурой, в то время как Петр был священником-идеалистом, без свиты и приближенных и без материальных средств. Но у него имелся главный источник силы, которого недоставало Роберту де Монтгомери: популярность. В противоположность герцогу Петр умел пробуждать в людях любовь к себе. Вызывать воодушевление было его второй натурой, возбуждать восхищение стало почти искусством.