Тем временем Каури и Тинос занимались приготовлением лекарственных снадобий из трав, собранных в близлежащем лесу. Элементаль колдовал над водой, придавая ей целебную силу, а матриарх заливала этой водой измельченные листья и корешки и грела над огнем. Жидкость в котле бурлила, распространяя густой терпкий запах, а эльфийка неторопливо помешивала ее, время от времени пробуя на вкус и добавляя какие-то компоненты. Затем сваренное зелье возвращалось к Тиносу, который заряжал его водной магией для усиления лечебных свойств. Он делал над остывающим котлом несколько легких пассов плавниками – и мутноватое варево на глазах приобретало прозрачность, цвет его делался более насыщенным, а аромат – тонким и приятным. Ксанф тоже порывался поучаствовать в приготовлении лекарств; он неоднократно предлагал свою помощь, но самое большее, что ему позволяла Каури – это принести ведро воды из колодца или отмыть закопченный котел. Демон чувствовал себя не у дел; не зная, как еще помочь лечению Магнуса, он как-то раз предложил Улиссе воспользоваться его телепатическими способностями, чтобы проникнуть в сознание больного и понять, помогают ли ему зелья, но нарвался на неожиданно резкий отказ, чем был весьма обескуражен. Вообще же все трое – и Ксанф, и Тинос с Каури – не могли не заметить перемен, произошедших в последнее время в настроении Улиссы. Она стала замкнутой и неприветливой, избегала смотреть в глаза, на вопросы о самочувствии Магнуса отвечала односложно и с явной неохотой.
- Слушай, какая муха ее укусила? – допытывался Тинос у Ксанфа. – Что там тебе твоя телепатия подсказывает, а?
В ответ криган только развел руками:
- Выходит, не такой уж я и хороший телепат. Ума не приложу, что с ней творится. Вижу только, что она в смятении, что-то ее гнетет, но что именно? Чтоб это понять, надо читать мысли, а этого-то я как раз не умею.
Лишь мудрая и наблюдательная Каури догадывалась, в чём дело – видя, как светлая эльфийка краснеет и отводит взгляд при каждом упоминании о Магнусе, это было не так уж и сложно. Однако матриарх предпочитала молчать о своих предположениях и, слушая разговоры своих товарищей об Улиссе, лишь загадочно улыбалась.
Перелом в состоянии Гэйвина наступил на двенадцатый день лечения. Проснувшись утром, он долго и пристально смотрел на лежавшую рядом Улиссу, а затем вдруг изрек:
- Ты не Фархана.
- Совершенно верно, - подтвердила эльфицйка, облегченно улыбнувшись. – Я не Фархана.
- А я думал… У тебя руки как у нее – мягкие, нежные. И глаза…
- Нет-нет, Гэйвин. Я Улисса, дочь Элдриха Парсона.
- Улисса, - медленно повторил он, как будто пробуя имя на вкус. – Дочь Парсона… Какого Парсона? Ах, да, эльфы… АвЛи…
Внезапно Магнус вскочил, встревожено оглядываясь по сторонам:
- Маятник! Где мой маятник?!
- Его нет, Гэйвин. Он тебе больше не нужен – ты свободен.
- Свободен? – растерянно переспросил он, будто не зная, что ему делать с этой свободой.
Затем, испустив тяжкий вздох, схватился за голову:
- Что со мной, а? Ничего не помню – кто я, где я… Я чем-то болен, да?
- Ты был болен, а сейчас выздоравливаешь, - заверила его Улисса. – Не беспокойся, со временем ты всё вспомнишь. Я со своими товарищами сделаю всё, чтобы ты скорее поправился. Только, пожалуйста, забудь всё, что между нами было, ладно? Нам с тобой не следовало…
- Нет! – Гэйвин до боли впился ногтями в ее локоть. – Не оставляй меня!
- А я и не оставлю. Буду рядом, буду заботиться о тебе, пока ты окончательно не придешь в себя, но… Я ведь не Фархана, хватит себя обманывать.
- Не оставляй меня! – повторил Гэйвин.
Его глаза были полны такой отчаянной мольбы, что у Улиссы сжалось сердце. Она понимала, каким одиноким и несчастным чувствует себя Гэйвин, истосковавшийся за долгие годы без женской ласки. Прекрасно понимала, ибо и сама уже не первый десяток лет жила в безрадостном одиночестве, согреваясь лишь воспоминаниями о тех счастливых временах, когда рядом был любимый Николай.
- Я буду заботиться о тебе, как сестра о брате, - прошептала она, нежно целуя Гэйвина в лоб.