Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

В ранние утренние часы пророк пришел на вал. Ночью во сне ему приснились суры откровения, звучавшие так: «Это Бог, кто позволяет вам видеть молнию в страхе и желании, и кто посылает черные тучи».

Когда Мухаммед увидел черные тучи, затянувшие горизонт на севере, то сказал себе: «Бог правит всем и дает нам ясные знаки. Сегодня — день, когда мы должны изгнать наших врагов».

Решение отважиться на вылазку, провозглашенное вдоль вала, вызвало бурное ликование. Как бы ни ценили надежность вала, все-таки защитники были недовольны однообразием своей службы. Было не очень-то радостно днем и ночью нести вахту и прохаживаться по одному и тому же отрезку вала, прислушиваясь, нет ли чего подозрительного. Сначала их развлекало, когда через ров кричали друг другу неприличные слова, но и этот источник перемен был наконец исчерпан, так как больше не могли придумать новых ругательств.

В полдень, когда из города на вал пришли женщины, чтобы принести мужчинам ячменную кашу и финики на обед, небо уже совсем потемнело. В лагере врага скаковых животных привязали покрепче, и рабы переходили от палатки к палатке, чтобы проверить шнуры и завязать их потуже.

Только теперь Мухаммед послал гонца к народу Курейца: они должны были быть готовы. Он уклонился известить их раньше, все еще опасаясь, что предатель среди них мог бы сообщить Омаяду о его планах. Мухаммед хотел провести вылазку после вечерней молитвы. Возможно, ему со своими людьми удастся под покровом темноты незамеченными пересечь вал и удивить врагов.

Но в поздний обеденный час, когда буря уже стала трепать кроны высоких пальм, из города прибежал задыхающийся от быстрой ходьбы и растерянный мужчина.

— Эй, Мухаммед! Бану Курейца не хотят сражаться!

— Не хотят? Почему? Разве мы не заключили договор?

— Они отказываются воевать! Они говорят, что сегодня празднуют шаббат!

— Празднуют шаббат! — Буря сгибает тонкие пальмы, со стоном сгибались они, и с шумом выпрямлялись снова. — О народ рукописи! Снова ты знаешь, когда праздновать, а когда бороться — вылазка не состоится, одни мы слишком слабы… Вы, поверившие им, примите это как знак и не заботьтесь ни о чем. Если Аллах будет стоять за нас, нам не нужна ничья помощь!

* * *

«Эй, Абу Софиан! Эй, Омайя! Бедуины племени Кинана сворачивают свои палатки!» Омаяд вскочил на ноги. Он лежал в палатке и ломал себе голову, как добраться до проклятых «людей рва». Он взвесил сотни планов и снова отклонил их, так как каждый план, имевший хоть какой-то шанс на успех, требовал много времени, намного больше, чем то, которым он располагал. Можно было бы позвать греческих воинов, построить осадные машины — хорошо! Это можно, разумеется, — но за это время все войско разбежится. Позволить им убежать и призвать на их место греческие или египетские военные отряды? Он смог бы оплатить помощь. Но страна, призвавшая на помощь чужаков, подчиняется этим чужакам. Имеется много примеров, что от призванных вспомогательных групп никогда не удавалось отделиться. Он, Абу Софиан, боец за арабскую свободу, и не поставит эту свободу под угрозу.

Нет, речь шла о том, чтобы выждать; может быть, если иудеи останутся верны, все-таки получиться сделать так, чтоб город оголодал. Возможно, если раздразнить их новыми оскорблениями, все-таки удастся выманить мусульман из-за вала — и тогда в открытом бою показать, кто сильнее.

— Бану Кинана хотят уйти? А почему?

— Они нетерпеливы!

— И мы все тоже!

— Они пришли, чтобы воевать. Они не хотят как кошки сидеть у входа в мышиную норку. И потом…

— Что еще? Что потом?

— Потом они считают… Но ты не должен сердиться, Омаяд…

— Что они считают? Проклятый соня, не заставляй меня ждать!

— Они считают, что Боги стоят на стороне наших врагов.

— А почему они так думают?

Гонец пожал плечами:

— Этого я не знаю, Абу Софиан.

— А я хочу это знать! — кричит Омаяд. — Бурнус! Оружие! Лошадь!

До палаток бедуинов Бану Кинана рукой подать, но все-таки Омаяду не пристало никак иначе разговаривать с последним отродьем, как из седла. Ему привели низкую каурую лошадь, нежное, добросердечное животное. «Где серый?» — крикнул Абу Софиан. Он имел в виду своего серого жеребца, его любимую лошадь.

«Господин! Серый не любит непогоды!» Со страхом рабы указали вверх на небо, покрытое черными надвигающимися тучами. «Господин, вспомни об ударе грома близ Кудайдхи!»

Молния попала в старое лавровое дерево близ Кудайдхи, серый жеребец испугался и ринулся в степь; Омаяд, сидящий в седле, был не в состоянии его удержать.

«И все-таки серого!» — приказывает Абу Софиан, наморщив лоб. Он приказывает это просто из самонадеянности, вопреки благоразумию. Ему кажется, будто его воля должна покорить себе все, все, все! Серого жеребца, уставших от войны Кинана, вражеский город.