Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

И вот уже шумит дождь. Но это был не тот дождь, каким его знали виноградники Таифы, не дождь, оплодотворивший счастливый Йемен: это был водный поток, который Бог посылает на пустыню, когда хочет уничтожить. В Вади-Киора однажды утонули шесть пастухов и их овцы, когда такой же дождь превратил пустынную долину в сметающий все на пути поток. Вода! Вода! Падали не капли — нет, небо стало морем, и море падало вниз. Вода, вода! Прошло только две минуты, и серому жеребцу вода доходит уже до стремени. Крик Бану Кинана — сзади… Крик иудеев Чаибара — он звучит впереди… Жеребец взволнованно ржет, но вряд ли его можно заставить стоять на месте.

Вот! Вот собственная палатка. Абу Софиан свистит рабам, но никто его не слышит. Они не видят его, настолько плотная завеса дождя.

Палатка стоит в воде, ковры, покрывающие полы, набрались воды как губки. Покрывало еще плотно держится; что же помогает этому? Все вокруг мокрое. Кто стоит в темноте палатки? Абу Софиан вытирает с глаз дождевую воду; по кустистым бровям она ручейком струится по щекам. Жеребца он ведет за поводья под крышу. Здесь можно, по крайней мере, отдышаться и посмотреть, все ли с тобой в порядке.

— Кто здесь, к черту? Отвечай, когда я спрашиваю! Кто здесь в моей палатке? Эй, Эр Рафи, это ты! Твои иудеи тоже хотят уехать домой, да? Этот военный поход для вас слишком мокрый? Слишком долго продолжается война? Что, уютнее в ваших домах в Чаибаре и Тейме? Да, друзья мои, такова война! Мне тоже в Мекке нравится больше, чем здесь!

— Эй, Абу Софиан! — сказал торговец Хедшаса своим печальным голосом, — ты говоришь очень много слов, чтобы не произносить единственного слова, о котором ты думаешь про себя! Но, несмотря на то, что ты пытаешься молчать, Омаяд, — я все же слышу его!

Абу Софиан наматывает поводья лошади на столб, держащий крышу палатки.

— Эр Рафи! — он рассмеялся. — Ты говоришь, будто хочешь быть пророком!

— Ничего не является таким горьким, — возражает покрытый оспинками, — как шутка, сказанная в момент, когда на душе нерадостно. Давай поговорим серьезно.

Удар грома прервал их. Серый жеребец дергает поводья и вырывается. Абу Софиан отступает на шаг в сторону; он стал бледен. Еще на волосок — и конь ударил бы его копытом. «Дождь сильный, — говорит он с принужденным спокойствием, — слишком сильный. Он долго не продлится».

«Да, — соглашается Эр Рафи. — Он не продлится долго, если это обычный дождь. Но может оказаться, что это знак небес. Ты забыл, Абу Софиан, что я рассказывал тебе о прорыве плотины в Ма Рибе?» Омаяд срывает с головы тюрбан, выжимает его и снова обматывает голову влажным шелком.

«Нет, — говорит он нетерпеливо, я не забыл. Знак! Вы ждете знак, вы, иудеи, это могло освободить вас от дальнейшей войны — вот он! Теперь идите же! Идите, как бедуины племени Кинана! Я один со своими мекканцами, я один буду…»

Эр Рафи поднимает руку. «Не говори! — произносит он. — Что бы ты сейчас ни сказал, все будет неправильным. Ты сильно взволнован. — Дрожащей рукой он погладил мокрую скудную бороденку. — Никто не воюет долго против Бога!»

— Бог, Бог! — вскипел Омаяд. — Все делаете вид, будто Бог допустил бы всякому из вас провозгласить его волю! Бог! Они насыпали ров, который препятствует нам. Это плохо. А теперь нас настигает непогода. Еще хуже! Но какое, же отношение ко всему этому имеет воля Бога?

— Не говори, — повторяет старый иудей, — а лучше прислушайся к внутреннему голосу — тогда ты услышишь ответ.

— Нет! — ворчит Омаяд, и он сам не знает, что вызвало такой сильный гнев.

Он отодвинул покрывало и вышел под дождь. Вода падает на голову и на его плечи как груз. Рукой он защищает глаза, чтобы видеть, куда идет. Не к иудеям собирается он и не к бедуинам, а туда, где стоят крепкие черные фетровые палатки. Там нашли приют мекканцы, корейшиты от сметающей все на своем пути водной массы. Там не услышит он о трусливом возвращении домой; там отдохнет он от всего зла, что накопилось у него, и примет новые решения…

Он медленно идет вперед. Потому что земля скользкая; вода стоит так высоко, что не видно камней и бугорков. Удары грома стали реже, но дождь не стихает.

— Не бойтесь! Не бойтесь!

Кто кричит так? У входа в одну из черных палаток стоит человек… узнать его нельзя, почти до глаз надвинул он бурнус.

— Не бойтесь! Потому что я знаю, как мы должны молиться. Чтобы отвести несчастье!

Абу Софиан подходит ближе, видит, что в палатке толпятся мужчины, одного из них он узнает это Халид с красным шрамом, победитель у Охода. Он не трус, истинно не трус. Остальные тоже принадлежат к племени корейшитов…

— Не бойтесь! Во имя Аллаха милостивого, Аллаха… Что это было? Что?

— Во имя милосердного: в судный день, когда люди похожи на разбросанных мотыльков — а горы на пестрые хлопья шерсти…

Горе в тот день тем, кто уличит меня во лжи…

Не бойтесь! Молитесь со мной! Потому что так научил меня молиться Мухаммед!

И Халид с красным шрамом становится на колени, а за ним и все остальные…