Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

А Абу Софиан? Абу Софиан скрещивает голые ноги и заботливо укрывает их своим шелковым халатом. Он наклоняется вперед и вытирает концом своего тюрбана в красную и желтую полоску каменные ступени. «Я еще ничего не пожертвовал, — говорит он, — однако вкладываю 300 тысяч дерхемов в караван. Жертву принесу позже, когда караван счастливо вернется».

Все молчат.

Затем Ибн Могира, чей звонкий голос почти срывается крикнул: «Запиши 200 тысяч для меня! 200 тысяч, мой сын Абу Софиан! 200 тысяч! Больше дать я не могу, я не богач Омаяд!»

— 80 тысяч! — сказал один из рода Азад.

— 34 тысячи! — это Кховайлид.

— 15 тысяч от Таима!

Благосклонная улыбка: «Это немного для целого рода. Делаем только то, что возможно, не правда ли, Абу Бекр?»

Абу Бекр, глава рода Таим, тоже засмеялся. Из-за жары он сдвинул тюрбан с высокого лба; в результате чего голова казалась слишком большой на маленьком подвижном теле. Он не богат, но всем нравится, потому что находчив и всегда весел.

Теперь вызвались более бедные.

— 6 тысяч дерхемов!

— Кладь для одного верблюда — меккский бальзам!

— 10 кладей фиников!

— 5 рулонов индийского шелка! — крикнул тощий Лахаб. Снова улыбки, громкий смех, на этот раз без благодушия. Каждый знает о пяти рулонах шелка, которыми обладает Лахаб. При перевозке через Йемен они были повреждены, в пятнах и порваны. Из года в год пытался жадный Лахаб обманывать при помощи этого шелка. За ним заявки продолжились:

— 10 тысяч дерхемов от семьи Абдеддар!

— Пять кладей африканской камеди!

— Один ящичек индийских фиников — ты должен их сначала оценить, Абу Софиан!

Абу Софиан кивает и записывает на дощечке, лежащей на колене. Одновременно он подсчитывает все вместе. Это будет большое дело, больше, чем любое другое, которое он проводил раньше. Через несколько дней, после того как закончат с заявками богатые купцы, слово скажут еще и менее зажиточные люди, живущие в предместье, менялы, ремесленники, которые не отваживаются вложить в караван больше, чем несколько сотен дерхемов. И их так много, что в общей сложности они вносят такой же вклад в караван, как и богачи: «2 тысячи дерхемов от меня!» — «И 200 от меня!»

На лице Абу Софиана снова появилась улыбка, но гневный резкий голос прервал ее: «Сейчас вам, пожалуй, хочется, чтобы я совсем ничего не говорил, так? Однако позже, если удастся провезти тайно пару кладей сирийского оружия, да еще и так, чтобы его не заметили охранники ворот в Дамаске, вы захотите, чтобы я говорил, да? — это молодой Омар. Его оливковое лицо искажено гневом.

Абу Софиан успокаивающе поднимает руку, в которой держит грифель.

— 200 от Омара Бен’Ади, — повторяет он. Оглядывается вокруг.

— Больше никто? — Тишина.

— Больше нет желающих? — Никакого ответа. Ома-яд проверяет свои записи. — Я что, прослушал? — спрашивает он, окидывая глазами ряды мужчин, стоящих полукругом. — Я не слышал предложений от Мухаммеда Хашимита!

Каждый смотрит вокруг, ищет. Из толпы раздается крик: «Здесь никого нет из дома Мухаммеда!»

— Он что, не знал о собрании? — спросил Омаяд.

Лахаб выставил вперед свою тощую руку: «Я лично посылал к нему раба, чтобы напомнить!»

— Хорошо, — Абу Софиан удивлен, однако не показывает этого. — «Если Мухаммед знал о собрании и не пришел, это его дело. Мы закончили? Теперь уже все». Он встает, набрасывает на плечи шелковую риду, засовывает дощечку за пояс и спускается по ступеням.

Позади него начинает шуметь толпа, обсуждая происходящее. 300 тысяч дерхемов отважился дать Омаяд! Подумать только! Сколько же он заработал тогда прошлой зимой! Нужно ли купить еще ладана? На рынке Окадха изюм должен быть дешевле! Слышали ли вы, как Джуда Чайбар обманул Кховайлида? О, а Ахав! Говорит, что пожертвовал овцу, но это неправда! Он слишком жадный, чтобы отдать кусок со своего стола богам! Поймал газель, содрал с нее шкуру и теперь думает, что богам нет никакого дела!

* * *

Абу Софиан идет через площадь мимо священного колодца и собирается свернуть на широкую улицу, где расположены дома Омаядов, как на углу видит, что ему навстречу направляются Хадиджа и слепой Барака.

Абу Софиан останавливается: «Где твой супруг, Хадиджа?»

— Он исчез, — отвечает женщина и опускает голову. Лицо бледное, с дряблой кожей, все в морщинах — старуха да и только. Лишь карие умные глаза сохранили молодой блеск.

— Я не знаю, — говорит она, — где Мухаммед.

Абу Софиан удивлен. «Ты не знаешь?» — спрашивает он недоверчиво. — «Боги посылали паводок в пустыню и морозы в Йемен, но за последние пятнадцать лет они еще никогда не устраивали так, чтобы Хадиджа не знала, где искать своего супруга!»

Женщина, слишком погруженная в свои заботы, не улыбнулась на его шутку. Только Барака, ее двоюродный брат, которого сирийские монахи обратили однажды в христианскую веру, засмеялся громко и завращал глазными яблоками. «Такого еще не случалось ни разу, не правда ли, Абу Софиан? Мы шли к тебе! Ты должен помочь, Омаяд!»

— Отойдем в тенек, — сказал Абу Софиан и сделал несколько шагов к входу в свой дом. Горячий песок, словно огонь, жжет подошвы. — Как я могу помочь тебе, Хадиджа?