Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Город раскинулся перед ним узкой дугой, касаясь обоими краями гор, расширяется и переходит к середине большой площади, на которой и стоит святилище Кааба. Там нет ни зеленого деревца, ни капли бегущей воды. Иногда Абу Софиан задумывается над тем, как могло случиться, что в таком месте возник город, где нет финиковых пальм и под палящим солнцем погибли бы люди и животные, если бы время от времени не отдыхали: одни — в горах Таифа, другие — в оазисах, что находятся по ту сторону Ятриба… Торговые пути? Лучше чем кто-либо другой в Хедшасе Абу Софиан знал, что Мекка контролировала караванные пути между Йеменом и Сирией, а также между Индией и Византией. Но находись он немного дальше, южнее или севернее, в более благоприятном положении, что означало бы это для торговли? Не люди, думал он, а звезды предопределяют каждому месту его судьбу, каждой горе и каждому дереву.

Упорно поднимался он на гору, радуясь тому, что его ноги слушались так же покорно, как и раньше, когда он пас стада коз на склонах горы Хира. А с тех пор прошло уже много лет.

Вскоре он поднялся на гребень холма. До него еще доходили последние лучи заходящего солнца, а город Мекка уже лежал под покровом сумерек. На востоке простирались пурпурные волны и цепи гор пустыни.

С горы Хира спускалось стадо коз. Пастух продудел три раза, все время одинаково повышая и понижая тон. Над вершиной горы Арафат на бледном небе показалась первая звезда. Абу Софиан назвал себя глупцом за то, что в такое позднее время захотел попытаться найти заблудившегося. Если бы гордость рода Омаядов позволяла отложить выполнение просьбы, тогда бы он последовал разуму и дал бы женщине ответ: «Завтра!». Но тот, кто твердит испуганной женщине о рассудке, непременно обидит ее.

Все же, несмотря на то, что Абу Софиан понимал безрассудность своего предприятия — оно могло быть успешным лишь в том случае, если богиня Манат сама возьмет заблудившегося за руку и приведет его к нему, — он не раскаивался в том, что отправился в путь. Долгое время Абу Софиан не проводил ночей в горах, давно не видел, как пурпурные сумерки пустыни превращаются в бледно-голубую ночь. Снизу из города донеслись заунывные звуки саза[20]. Омаяд вспомнил мелодии Зухры[21] о безжалостной пустыне: «И увидел я джиннов, как шествовали они твердой поступью слепой верблюдицы…»

И тут, когда небо совсем было потемнело, и голубоватый свет позволял отчетливо различить горы и скалы, Омаяд услышал, что кто-то спускается по склону горы на гребень холма, на котором он устроил себе привал.

Омаяд разглядел: это был Мухаммед, который шел, опустив на глаза тяжелые веки, понурив плечи. Его шаг был осторожным и медленным, как будто подошвами он проверял почву. Казалось, что он нес какую-то невидимую ношу.

— Эй, Мухаммед! — окликнул его Абу Софиан. Супруг Хадиджи остановился. Он не посмотрел вокруг, напротив, сомкнул веки еще сильнее, это выглядело так, будто кто-то позвал его не из внешнего мира, а изнутри.

— Эй, Мухаммед! — крикнул Абу Софиан во второй раз.

Хашимит не шевелился. «Кто кричит?» — спросил он едва шевелящимися губами. Абу Софиан подошел к нему:

— Это я, Абу Софиан. Ты узнаешь меня?

Только теперь Мухаммед открыл глаза:

— Да, — сказал он. — Я узнаю тебя.

— Твоя жена беспокоится. Где ты был?

Мухаммед покачал головой. «Почему ты спрашиваешь о невыразимом?» — спросил он.

Омаяд не понял такого ответа, но он посмотрел на бледное, уставшее лицо Хашимита и подумал, что три дня скитаний и голода способны свести с ума.

— Ты что, потерял себя? — спросил Омаяд.

— Нет, — был ответ. — Я себя нашел.

Абу Софиан и не думал соглашаться с этими словами. «Так всегда, — сказал он дружелюбно, — это бывает, но сейчас ты уже на пути домой».

— На пути из пустыни к людям, чтобы сообщить о том, что мне было ниспослано.

Джинны пустыни пришли и лишили его разума, думал Абу Софиан. Бедная Хадиджа… И он тверже сжал свой посох, увлекая Хашимита за собой. Однако Мухаммед, не обращая на него никакого внимания, снова пошел своей дорогой.

Разозленный Абу Софиан остановился, смотря ему вслед. Сумерки стали гуще. Уже трудно было что-нибудь различить; он видел только медленно удаляющуюся сгорбившуюся фигуру, которую можно сравнить с водовозом, доставляющим воду из источников в горы. Необычайны, думал он, силы пустыни, и очень опасно противостоять им одному. Одним джинны садятся верхом на шею, других сводят с ума, третьим являются ангелы с чудесными откровениями…

Может быть, пророки, которым иудеи и христиане обязаны Священными Писаниями, также получили наставления в пустыне?

Жаль, что супруг Хадиджи не больше чем торговец пряностями, не умеющий ни читать, ни писать, и жаль, что Мекка— не почва для диковинных мечтателей. Все, о чем здесь думают и пишут, связано только с торговлей: столько-то тысяч дерхем за финики, столько-то за дрок и пшеницу…

Абу Софиан плотно обернул халатом рот и подбородок. Мухаммеда больше не было видно, он смешался уже с тенями склона. Размышляя, Омаяд медленно отправился в путь, назад в город.

* * *