Властители душ: Иисус из Назарета, Мухаммед пророк Аллаха

Наконец появился хозяин дома. Он был очень бледен, глаза блестели как будто у него жар. Они приветствовали друг друга: обнялись и поцеловались, лишь Лахаб уклонился в сторону и пожаловался: «У меня болит зуб, Мухаммед, мой сын! Я не могу прижать тебя к своему сердцу, не могу почувствовать твои губы на своей щеке! Ох, а нежного барашка съедят другие!»

Мухаммед указал гостям на их места. Молчаливо и возбужденно разделил он ножом барашка и предложил самый лучший кусок Талибу, главе семьи. Лахаб забыл о своей зубной боли и наблюдал за этим с жадностью.

Нож дрожал в руках Мухаммеда. «Когда все получат по куску, я буду говорить», — подумал он. Рокайя и Фатима принесли глиняные сосуды с охлажденным пенящимся верблюжьим молоком и осмотрительно сели перед гостями. Рокайя вытянула тоненькую шейку, пожалуй, еще неосознанно, но она уже пыталась понравиться. Однако глаза гостей смотрели только на жаркое.

«Лишь когда они насытятся, я начну говорить — тогда они охотнее будут слушать меня. Или, может, пусть и неохотно, но спокойно. А может, лучше промолчать?» Он повторяет про себя слова, подобранные им: «О вы, корейшиты, мужчины из рода Хашим! То, о чем я должен сказать вам, открыл мне ангел, когда я был в пустыне совершенно один…» Мысль останавливается. Он видит перед собой лица своих гостей: губы блестят от жирного мяса, Аббаз, округлив глаза, пьет верблюжье молоко большими глотками…

«Когда я был один в пустыне, явился ангел и, протянув мне книгу, воскликнул: «Читай!» Нет! Он не может говорить! Нет, только не перед ними! Но перед кем же он должен говорить, кого он должен привлечь, если не мужчин своего рода, тех, кто ему ближе всех?!

Старый Талиб оторвал глаза от куска мяса и погладил белую бороду.

— Наш гостеприимный хозяин очень молчалив, — произнес он осуждающе.

— Я молчалив, потому что должен многое сказать, — думает Мухаммед, но все же не произносит ни слова, так он взволнован.

— Это правда, что ты не хочешь участвовать в зимнем караване? — спрашивает Лахаб. Он не считает, что его племянник Мухаммед наделен большим чутьем торговца, этого добра гораздо больше у Хадиджи. Возможно, она получила известия о некоторых предстоящих военных действиях между Чассанидами и Византией. Если в Сирии начнется война, караван можно и потерять…

— Ты рассказываешь вчерашние новости, — говорит, ухмыляясь, толстый Аббаз. — От Абу Софиана я знаю: дом Мухаммеда вкладывает 40 тысяч дерхемов, 50 кладей индийских пряностей и 20 кладей ладана!

— Ох! — произносит молчаливый Хамза с глубоким уважением. «Не так ли, Мухаммед?» — Аббаз хочет услышать подтверждение из его уст, Лахаб же глаз с него не сводит.

— Я ничего не знаю, — произносит Мухаммед в замешательстве. — Если это было вложено, тогда это сделала Хадиджа…

Громкий смех: «Посмотрите только: Хадиджа руководит делами, вы только подумайте! А вы всегда спорили! Сам Мухаммед здесь, пожалуй, только затем, чтобы нагрузить верблюдов и поставить мешки с товаром на весы! Если нужно принять решение, тогда Хадиджа их принимает! Где же был ты в это время, Мухаммед? Пас овец хозяйки? Или как погонщик верблюдов перевозил индийский перец в Ятриб?»

Они не прекращают смех. Мухаммед размышляет: зависть ли это его богатству, которое свалилось ему на голову благодаря женитьбе на Хадидже и которое вот уже сколько лет не дает ему покоя. Или просто им представилась возможность открыто посмеяться над этим браком, который так необычен и кажется таким непонятным.

«Хадиджа ведет дела! Все же вы не должны забывать, что однажды Хадиджа сама выбрала в свой дом супруга — не Мухаммед искал себе жену!»

Тут Мухаммед вскочил По бледному лбу пробегает красная волна крови, и почти сразу же уступает опять место прежней бледности. С опущенными плечами стоит он, вытянув руки, как будто ищет поддержки в воздухе.

Лиц своих родственников он больше не видит. Мухаммед также не знает, за что они его обидели, и поэтому он раздражен. Он только чувствует, что благодарен гневу за то, что теперь может говорить, должен говорить; сомнения, связывавшие ему язык, исчезли. «И милость твоего господина, провозгласи ее! — кричит он. — Это приказ, который я получил, которому я подчиняюсь! Что для меня деньги моего дома? Что для меня зимний караван? Меня заботит только одно: что я избран донести до арабского народа то, что уже узнали иудеи и христиане: Бог один! Один, только один!»

— Он сумасшедший, — сказал задумчиво толстый Аббаз и потянулся за бараньим ребрышком.

— А боги Каабы? — спросил важно старый Талиб.

Мухаммед не слышит ни того, ни другого.

— Именем Аллаха, Хранителя, Милостивого! Я клянусь в этом в лучах заката! Смотрите, человек и вправду потерян… Не потерян только тот, кто верит…

— Сын мой, Мухаммед, — говорит Аббаз и вытирает губы, — ты поэт. Запиши свои стихи, которые ты только что прочитал, и прилепи их к воротам Каабы. Быть может, получишь за них премию на состязании поэтов!