Вляп

Как-то сильно местные от меня отличаются. Головы рубят, опиумом кормят, на малолетках… верхом скачут. Предки, ёкарный ушкуйник… Странные люди.

Да и люди ли они? Если я — человек…

Продолжения сразу поутру не последовало. Всё тихо-мирно, по-семейному.

Супчик. О! Уже и с волоконцами. Отварчик. Перевязки. Включая интересующую часть тела. Потом чучело моё увеялось куда-то из избы. А я обнаглел, поднатужился и… пошёл на поправку. В смысле: на свою первую прогулку. Без штанов, но в мужской рубахе.

В мужской — поскольку только до колен. Женская — по лодыжки. Или у меня теперь и рубаха обрезанная?

Топ-топ. За стенки держась. Тараканы от изумления рты пораскрывали. Сидят-смотрят. Даже с дороги уходить не хотели. Нас-с-секомые. Думали — сдохну? Затоптали-защекотали? А я — иду. У курей переполох: ещё бы — главный куроед идёт. Спокойно пернатые. Я не хорёк — к вам не полезу. Не хочу в птичник, «уж лучше вы к нам». В ощипанном и потрошённом…

* * *

Мы с приятелем как-то по молодости подрядились птицефабрику закрывать. Там у них какая-то чумка случилась. Ещё задолго до птичьего гриппа. А в хозяйстве осталось тысяч шесть куриц. Надо было их убить, сжечь и всё продезинфицировать.

Двор этой птицефабрики — как поле футбольное. И по нему 6 тысяч пташек бегают. Их из помещений выгнали, кормить уже перестали. Чтобы уборкой помета не утруждаться. Конечно, птички несколько взволнованы. И мы тут. С инструментом. Колода деревянная и два топора.

Директриса ещё спрашивает:

— А что вам ещё для работы надо?

— Водки. Побольше. Но — потом.

И началось. Курицы бегают по полю. Беспорядочно. Самопроизвольно. Хаотично. Как пробегает мимо колоды, ты её хвать. За лапки перехватил, встряхнул. На плаху — шмяк. Топором по шее — хряп. И безголовую тушку в сторону, в кучу. Следующая…

А они ж, гадские пернатые, в куче лежать не хотят — вскакивают и разбегаются. И вскоре, в результате нашей ударной трудовой деятельности, бегает по полю охренительная толпа белых курочек. Без голов. Из некоторых ещё кровь льётся. И — молча. Поскольку кукарекать им уже нечем. Сюр…

«Всадник без головы» нервно курит в сторонке. Хотя… Ему же, бедняге, тоже… нечем дым пускать.

Директриса тогда, как из магазина с двумя литровками вернулась и всё это увидела, только и сказала: «Ну, вы и звери, ребята». Больше к нам и не подошла. А я лет десять курятину… избегал. А потом ничего, прошло.

* * *

Опа! Я уже и дверь открыл. Тяжело. Разбухла-то дверь. Некачественно сделано. Ничего, подтешем.

Во какой у меня хозяйский глаз прорезался!

Ещё и нет ничего, кроме собственных умозаключений, а уже прикидываю — есть ли у моей горбушки (моей!) в хозяйстве рубанок. И вообще, как у них в этой эпохе с плотницким инструментом? А то по Тургеневу со Щедриным: «забрось русского мужика хоть на Северной полюс, да дай топор да пару рукавиц, — он тебе и избу, и двор поставит».

Может, я не настолько настоящий русский, но работать люблю качественным инструментом. Поскольку корячится из-за того, что кто-то что-то не додумал или там украл — не вдохновляет. Особенно на Северном полюсе.

Какой-то тулупчик нашёлся, обувка типа «прыгай с печки — не промахнёшься». Вторая дверь пошла легко. И я остолбенел.

Солнце. Небо. Снег искрится.

«Мороз и солнце. День чудесный.
Да что ж ты дремлешь, друг прелестный?!
Пора! Парнишечка! Проснись!»

Тут после каждого слова надо по паре восклицательных. В избе — темно, сыро. Запахи всякие. А тут…

* * *

У меня такое только в Эйлате было. Попали туда после нашей осенне-зимней недо-весны. А там — 34 в плюсе. Местные в тенёчек прячутся. А я вышел на солнцепёк посреди автостоянки и стою — «светло» это просто ем.

«Солнце пью и свет глотаю…»

Глазами, кожей. Оторваться не могу.

Понимаю, что надо бы уйти. Солнечный удар, там, или обгорю. А… ещё хочется. И не важно на что смотреть — хоть на резиденцию хашемитского короля на том берегу, хоть на ракетно-зенитные на этом — вокруг везде свет солнечный.

Ощущение замороженного нутра прошло только через неделю. Оттаяло в отельном бассейне. И потом ещё с месяц, уже и на севере, но тепло внутри держалось.

* * *

Тут на меня моя «горбушка» налетела. Начала в дом запихивать. Типа «заболеешь». Но какое-то другое слово. Что-то про «ор».

Нихт ферштейн совершенно — не понимаю.

«Горбушка» в дом толкает, кудахтает аж в крик. В доме куры орут. Тоже «кудах-тах-тах». До изобретения пороха ещё… ну, не знаю сколько. А они уже пулемёт изображают.

А «ор» это не от «орать». Просто не разобрал — «хвор». Ну, так кто ж спорит… В постелю и — дремать. Но… ёшкин корень! Я видел солнце! И снег. А жить-то хорошо.

Хоть где.

Или — хоть когда.

«Горбушка» потом целый день задумчивая такая ходила. Уже к вечеру стала мне делать перевязки на руках. Как-то странно. У меня уже только пальцы были не в порядке. А она и кисти замотала.