Вляп

— Служение не терпит суеты. Ежели хозяин повелел тебе замереть, то ты должен исполнить это желание его. И тебя не должно быть видно и слышно. Сможешь ли ты?

Меня ставят спиной к столбу. Руки связывают за столбом над головой. На кистях — рукавицы. Ноги зажаты в конструкцию из трёх досок. Нижняя, на которой подошвы ног, смазана салом. На щиколотках ремешки. За них дёргают в разные стороны. Ноги разъезжаются. Зажав столб связанными кистями рук, останавливаюсь. Аж с зубным скрежетом.

Вишу на этом своём зажиме. Кожаные рукавицы съезжают по столбу. Ноги разъезжаются на сальной доске. Не за что уцепиться, не во что упереться. Держусь. Из последних сил. Руки, плечи, спину, живот сводят судороги. Не выдерживаю и со стоном просаживаюсь вниз. Вою от боли в растягивающихся мышцах с внутренней стороны бёдер…

Ноги упираются в какие-то стопоры. Полный шпагат с разрывом в промежности… — отменяется? Откладывается?

Господи, если бы он спрашивал — я бы давно всё сказал! Всякие адреса, пароли, явки. Всех бы сдал. Но он не спрашивает. Наоборот, он учит. И я могу только стараться. Стараться понять, предугадать, исполнить…

Научиться. «Вежеству».

* * *

Моего деда взяли 1 мая 1938 года. Кстати, не так далеко отсюда. Домой он не вернулся. Никогда. Когда стало можно спрашивать — отец дважды посылал запросы. Получал ответы. Разные. Смысл один — умер в лагере. В середине 90-х мы с отцом добрались до допросного дела моего деда в архиве украинской СБ.

Опись изъятых ценностей — одна позиция: паспорт гражданина Союза Советских Социалистических Республик. Дед был счетоводом на местной пищевой фабрике — какие ещё ценности?

Первый лист протокола допроса:

— Состояли в антисоветской организации?

— Нет.

— Занимались подрывной деятельностью?

— Нет.

Строка в конце страницы: «Допрос прерывается. Время: 23.30».

Как положено, в конце каждой страницы — подпись допрашиваемого. Круглая такая. С завитушками.

Лист второй: «Допрос продолжается. Время 1.30».

— Состояли в антисоветской организации?

— Да.

— Занимались подрывной деятельностью?

— Да.

В конце — подпись. Очень мало похожая на подпись на первом листе. За эти два часа деду перебили пальцы так, что он не мог держать ручку. Что ещё сломали, отбили, изуродовали, выдавили… — не знаю.

В середине лета, когда его переводили в другую тюрьму, он выкинул из окна вагон-зака записку. Как ни странно — дошла. До семьи. Он писал: «Признаю весь их бред. Иначе просто забьют. Уезжайте». Семья уехала. Спаслась.

Потом война, отец ушёл добровольцем на фронт из Киева в первых числах июля. К сентябрю из его батальона осталось шестеро. Потом… «Великий могучий Советский Союз»… Оттепель, застой, распад…

Мы сидим в приёмной областного управления СБУ. Отец почти не видит, и я читаю вслух. Читаю своему отцу — протоколы допросов его отца.

— Такой-то состоял в вашей антисоветской организации?

— Да.

— А такой-то?

— Да.

— А такая-то?

— Да.

Эту женщину, заведующую библиотекой, отец хорошо помнит. Она подбирала ему, школьнику, интересные книжки. Кое-какие истории, которые моя дочь будет, наверное, рассказывать своим детям уже в третьем тысячелетие — оттуда. Из книг, которые умная, внимательная женщина посоветовала тощему очкарику-подростку — моему отцу. Такая вот «связь времён».

Эту женщину не взяли в 38-ом. В тот год план по «врагам народа» выполнили без неё. В 39 органы ушли на «освобождённые и добровольно присоединившиеся» территории. Эту даму просто расстреляли. СС в 41. Просто зачистка территории. Им тоже не нравилась «связь времён».

— В 31 вы распускали антисоветские клеветнические слухи о якобы тяжёлой жизни советского колхозного крестьянства?

— Да.

Это был «Голодомор». Из дорожной канавы перед домишком деда через день вынимали трупы умерших от голода. Детей не пускали на улицу, потому что оголодавшие, озверевшие люди, умирающие от голода и болезней, расстреливаемые заградотрядами — просто рвали относительно сытых городских детей на мясо.

Конечно — «клеветнические слухи».

Я читаю отцу вслух, и вдруг: «Стоп. Повтори». Повторяю.

— Ваш двоюродный брат состоял в вашей антисоветской организации?

— Да.

— А где он живёт?

— В Киеве, на Подоле. Улица Волошская. А вот номер дома и квартиры — не помню. Могу показать.

Отец недоумевающе смотрит на меня: «Они были очень дружны, часто встречались, переписывались. Он не мог не знать адрес. Он был там за два дня до ареста».

Как удалось деду после ночи непрерывного избиения и допроса, со сломанными и не собранными в гипс пальцами и ещё не знаю чем… Как ему удалось сохранить ясность ума, твёрдость духа, системное мышление? Вставить в поток выбиваемых своих «да, состоял, подрывал, клеветал» — лазейку для спасения хоть одного человека?

«Кадры решают всё». И — всех. И самих себя. Внутренние органы, которые сами себя переваривают. При некоторых заболеваниях. Поэтому их постоянно не хватает. И никто не пошёл на Подол на известную улицу искать человека. Хоть бы и с известными органам именем и фамилией. И адресный стол не запросили. Хотя все — всё население — прописано и по месту прописки — проживает…