Вляп

Этот человек так никогда и не узнал, что только две цифры адреса, которые дед, избитый и переломанный, сумел «забыть», отделяли его от этого ужаса. От смерти.

А потом была… жизнь того человека. Война и возвращение в Киев. Дети. Которые никогда не знали и не узнают, что само их существование — случайность, неправильность, следствие «забывчивости» моего деда. Там уже их дети, внуки, правнуки. Сейчас уже — в разных странах, на разных континентах. Решают свои проблемы, радуются и огорчаются. Женятся и разводятся. Живут. Много людей. Которых — могло бы быть. Не должно было быть. Если бы не дед.

А подпись у него так и не восстановилась. До самого конца. Последняя — 23 сентября 1938. Под «Ознакомлен» на решении Особой тройки. Где секретарём трудился персонаж с выразительной фамилией Честнейший. «Приговорить к расстрелу». Через два дня приговор был приведён в исполнение.

Через 60 лет…

Там на кладбище нет этих могил. Просто на самом краю, над обрывом, за которым огромная цветущая долина — красная кирпичная стенка. Невысокая, мне — по грудь. Скромная табличка: «Жертвам сталинских репрессий»… Там я, единственный раз в жизни, видел как плачет мой отец.

* * *

Я — не дед. Слабее. Меня не бьют, не ломают пальцы. Но… рассыпался. От боли, от страха, от одиночества. И… — попытался прилепиться, приспособиться. Без всяких задних и передних.

— Дабы служить верно и правильно — следует очистить чувства и желания твои и научится управлять ими. И коль скажет хозяин — «сие нельзя», то, как бы ни было сие желанно тебе — укроти возжелание своё.

Снова поза шавки. Только теперь голова чуть выше, а перед носом — чашка или миска с водой.

Запах свежей воды. Колодезной. Чистой, холодной, свежей. С морозца. А у меня во рту… бетонная крошка.

Пытаюсь сглотнуть. Нечем. Слюны нет. И я срываюсь. Головой вперёд ныряю в эту невидимую миску и… мощный рывок за ошейник подымает меня на дыбы.

Так отдёргивают дурно воспитанную собаку. Потом хозяин или хозяйка ругают пса, кричат, иногда бьют поводком по крупу.

На меня не кричат, меня не порют. Меня дрессируют. Снова станок. На этот раз — дыба. Только без выворачивания плечей из суставов. Нет нужды.

Глаза завязаны. Спокойный голос Саввушки. Он любит, чтобы у меня были завязаны глаза, чтобы я не видел, куда ударит его палочка. Короткие тычки по рёбрам, от которых у меня отнимается нижняя часть тела…

Интересно, а как учат собак не брать корм от чужого человека? Ударами электрическим током? — Здесь электричества пока нет…

Научение вежеству не прекращается ни на минуту. Спать мне не дают: возможно ли слуге спать когда господин его бдит? Лампадка перед Спасом-на-Плети не угасает, икона «не смежает очи». И мне нельзя. Нужно бодрствовать столько, сколь надобно будет господину. Заснуть, стоя на коленях на горохе, оказывается можно. А вот то же самое, но с затянутой петлёй на шее… Можно тоже.

Пробуждение от удушья. Со связанными за спиной руками, на разъезжающемся под коленями горохе…. На мой задушенный хрип приходит Саввушкин помощник. Злой, невыспавшийся. Пару минут наблюдает за моими судорожными и бессмысленными попытками остаться в живых. Потом восстанавливает исходное положение. Поджидает, пока я прокашливаюсь, отхаркиваюсь, начинаю дышать. И пару раз пинает сапогом. Очень точно выбирая места.

— В другой раз не приду. Завалишься — сдохнешь.

И уходит.

Хочешь умереть — умри. Это никому не интересно. Не хочешь, но не можешь? — Сдохни. Не интересно. «Ты — никто. И звать — никак». Мусор.

Кто сказал, что «сухого водолаза» придумали в 20 веке? Полиэтилен — да. Но ведь годится и просто мешок из тонкой кожи.

Успокой сердце своё. Дыши медленнее, ты, корявая заготовка «холопа верного». Медленнее. Начнёшь задыхаться, станешь дёргаться — будет больно. Будет очень больно. Не будешь дёргаться… — всё равно больно. Горло уже горит, болят лёгкие, слезятся глаза. Терпи.

«Умереть молча» — честь. Не удручая господина своего неприличной суетой и звуками.

— Вершина служения — смерть за господина. Нет выше счастья. Отвести угрозу, защитить своим, им же выкормленным и выпестованным телом. Готов ли ты к этому? Не убоишься ли боли?

Я яростно трясу головой — киваю. Готов-готов. Сдохнуть, закончить всё это — да с радостью!

— Сними повязку с глаз. Положи руку на стол. Нет, только мизинец. Сейчас я ударю палкой по пальцу, и кость его будет раздроблена. Потом, когда он загноится и почернеет, мы отсечём его и прижжём рану каленым железом.

Саввушка взмахивает своим дрючком, я инстинктивно отдёргиваю палец. Следует наказание. За неготовность отдать за господина мелочь — часть собственного тела.

«И если глаз твой искушает тебя — вырви его. И если рука вводит в искушение — отсеки её».

Искушает.

Страхом боли, стремлением к жизни.

Неисполнением служения.

«И не введи нас в искушение» — это молитва. Затем — закрепление учебного материала.

Отличий удушения «сухим водолазом» от удавки — много. Например, при использовании удавки на собственной шее можно видеть, как опухает и наливается кровью отражение твоего собственного лица в глазах визави.