Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны

Даже те, кто благосклонно относился к Монтегю, чувствовали, что человек с таким прошлым неизбежно с сочувствием отнесется к индийским стремлениям. Он, писал граф Уинтертон[82], «человек с большими способностями, идеализмом и обаянием, питающий естественную склонность к Востоку отчасти по причине, думается мне, его еврейской крови».

Однако еврейская кровь Монтегю не внушила ему глубокого сочувствия к собратьям-евреям. И дело было не только в том, что он не поддерживал сионизм, – его совершенно не волновали проблемы единоверцев. «Я с полным равнодушием смотрю на то, как относятся к евреям в России», – написал он другу в 1916 году.

В подобных замечаниях видно почти намеренное старание остаться безразличным к страданиям евреев, чтобы его не захлестнули чувства, так как это был либеральный, гуманный, отзывчивый человек, как о том свидетельствует его индийская политика, и, если выбор был между уступками и давлением, он всегда выбирал первое. На это главным образом и жаловались его противники из тори. Оратор за оратором поднимался в палате общин и жаловался на его мягкотелость и на то, что закон и порядок в Индостане находятся на грани краха.

В то время в мире вообще было мало закона и порядка, и Ллойд Джордж объяснил события в Индии в глобальном контексте, но очевидцы не преминули отметить, что он не сказал ни слова в защиту министра или в одобрение его политики.

Монтегю превратился в политическую обузу, и в марте 1922 года Ллойд Джорджу подвернулся случай от него избавиться.

Севрский мирный договор, в каком-то смысле еще более суровый, чем Версальский, угрожал расчленить Османскую империю. Монтегю и Рединг волновались о том, какое действие окажет договор на панисламское общественное мнение в Индии, и Монтегю, не отдавая вопрос на рассмотрение правительства, позволил Редингу опубликовать заявление с призывом пересмотреть договор. Это не была какая-то непростительная опрометчивость, но Ллойд Джордж решил ее не прощать и 9 марта 1922 года информировал битком набитую палату общин, что Монтегю ушел в отставку. При этом депутаты тори встали сплошной стеной, смеясь, хлопая, радостно крича и размахивая бумагами. Как будто заново освободили Мафекинг[83].

Вендетта против него не улеглась. Он лишился поста, но все еще заседал в парламенте. На выборах 1922 года тори и либералы во главе с Ллойд Джорджем договорились не противодействовать друг другу, но против Монтегю развязали яростную и, без преувеличения, самую подлую борьбу. Хулиганы поднимали шум на его выступлениях. Его перебивали и освистывали. Это была грубая и низкая кампания, и не столько оппозиции, сколько откровенной травли. И когда голоса разделились натрое, он потерял свое место.

Работая в правительстве, Монтегю предоставлял супруге заботиться о семейных финансах. Она оказалась бездарным управляющим и влезла в огромные долги. В 1923 году он принял несколько постов в Сити и вступил в совет правления фирмы «Де Бирс», а также нескольких железнодорожных компаний. Также он возглавил комитет финансовых советников, ездивший в Рио-де-Жанейро, чтобы навести порядок в бразильской экономике. Проживи он чуть дольше, сделал бы в Сити такую же стремительную карьеру, как в политике, но он понимал, что время его на исходе. По возвращении из Бразилии он жаловался на плохое самочувствие, как часто бывало в прошлом, и врачи обычно списывали его жалобы на ипохондрию. В июне 1924 года он написал жене: «Что бы там ни говорили доктора, я уже некоторое время чувствую: что-то не в порядке. Будь у меня больше времени, я бы вылез из долгов, но этому не бывать. Боюсь, тебе придется нелегко, но положение уже не так безнадежно, как раньше; мой план для нас с тобой жить в свое удовольствие, пока мы еще молоды, рухнул, ибо конец наступает слишком рано. Мысль об уходе меня терзает. Ты сделала меня очень счастливым, и я надеюсь, что ты всегда будешь счастлива».

Печальный и сломленный, он протянул еще пять месяцев и умер 15 ноября 1924 года. Ему было сорок пять.

«Он был очень нервный, – писал позднее Дафф Купер, – и до нелепого пессимист. Всякий раз, говоря о будущем, он прибавлял: „Но, конечно, к тому времени я буду уже мертв“».

Глава 22 Пристройка