Влюбленная, обреченная, заговоренная

Бальтазар на мгновение открыл рот, но тут же снова его закрыл. Поднимать такую тему сразу после этого небольшого потрясения ему показалось неразумным. Ее судьба потрясла даже его, и он понятия не имел, как на это отреагирует Мона. Тем более это означало, что их повседневное невезение и правда являлось невезением.

– Может, нам стоит пока вернуться… – начал он.

– Ты правда меня призвал?

– Судя по всему.

– И-и как… какова природа твоего эмоционального кризиса?

В ее надтреснутый голос прокралась нотка юмора. Но вместо ответа архидемон притянул Мону обратно в свои объятия, чтобы поцеловать. Хоть она и ответила на его поцелуй с осторожностью, кося одним глазом на кратерный пейзаж с реками душ, полными страданий и боли, в этот миг он нуждался в ее близости. И когда ее веки в конце концов закрылись и она вцепилась пальцами в его пиджак, открываясь ему, рядом с ними громко и четко послышалось:

– Хрю!

Глава 30 Семья

Согнув ноги, обхватив колени руками, она сидела на кровати, и время от времени ее сотрясали рыдания. Бальтазар пережил болезненный опыт, глядя, как плачет любимый человек, и страдал от связанной с этим беспомощности.

В квартире пахло чаем, а благодаря потрескивающему радиатору в комнате стало достаточно тепло – кроме всхлипов Моны, это был единственный звук. Из-за черных стен многочисленные маленькие светодиодные фонарики в украшениях ее комнаты казались светлячками на фоне ночного неба, и это зрелище несло в себе какое-то странное спокойствие. Все внимание сфокусировалось на Моне, и Бальтазар ощущал хрупкость ее реальности острее, чем когда-либо прежде. Она выглядела ужасно потерянной на своем кроваво-красном постельном белье, а он ничего не мог сделать, кроме как гладить ее по спине.

Тиффи уже уснула в своей корзине на стиральной машине, и никакой шум в мире не смог бы разбудить этого ребенка, но Мона продолжала плакать на удивление тихо.

Он подробно объяснил ей, в чем причина ее нестабильных способностей. Рассказал, что с каждой жизнью колдовская магия становилась все более устойчивой к силам, вызвавшим последнюю смерть. Вот почему она обладала таким могущественным даром, а главное, огненным. Рассказал, что ее душа испытала страдания, была насильно очищена – и все это оставило шрамы, которые болели и в нынешней жизни. Мону не преследовало невезение или проклятие, ее магия была подвержена случайным колебаниям. А случай мог означать как удачу, так и неудачу.

– Э-это не имеет значения, – выдавила из себя Мона между двумя судорожными вздохами. – Потому что все равно ничего не изменится. В-все будет как всегда.

Заплаканный голос звучал невнятно, она опять начала отрывисто глотать воздух ртом и вздрагивала при этом всем телом.

– Сокровище мое, это еще не конец…

– Нет, все нормально! Я-я и не… все не так, – заикалась она. – Я-я просто надеялась, разрешила себе… снова мечтать.

– Твои мечты не должны на этом заканчиваться, Мона.

– Но это больно. Теперь мне опять нужно… нужно столько сил… столько сил, как обычно. А-а это тяжело. Я так надеялась, что наконец-то буду… Но сейчас уже не важно… Я-я все равно не хочу останавливаться.

Она плотно сжала губы. Решительность и упрямство столкнулись с отчаянием и разочарованием. Но именно благодаря своей упрямой стороне Моне удавалось одерживать верх над Бальтазаром, когда он в очередной раз вел себя как – как там выразилась Амелия? – как огр. Бальтазар знал, что она не отступит даже перед этой неудачей. Он осторожно поцеловал ее в макушку, а затем продолжил гладить по плечам и спине.

– У тебя есть я, у тебя есть друзья, твоя Тиффи, вместе у нас гораздо больше сил, – попытался объяснить ей он, прекрасно понимая, что может взять на себя только часть ее проблем. – Разумеется, тебе важна независимость, но вы, люди, рождаетесь не для того, чтобы быть одинокими. И посмотри, чего ты уже достигла без нас! И все может стать только лучше.

Мона вскинула голову и пристально посмотрела на него. Обычно от стресса она часто моргала, но сейчас лишь несколько крупных слезинок скатилось из уголков ее глаз.

– Благодаря тебе и остальным в последние месяцы я меньше чувствовала себя беспомощной, намного меньше.

– Ты и призывала меня очень редко. Видишь, ты делаешь успехи!

– Но что, если вы уйдете?

– Куда это мы вдруг должны деться?

– Б-борис хочет учиться. Он же семьдесят лет работал ночным сторожем… Я-я бы тоже пошла, но… но пока еще не готова. А-а Бен? Когда Бенико переедет к нему, к его родителям, на виноградник… когда-нибудь и он останется там, да? Они создадут семью и… и потом… – Ее ломкий голос колебался между хрипотцой и сдавленными всхлипами. – Бербель станет проклятым существом и наконец будет свободна, наконец сможет путешествовать, и… и мы все будем рады за нее… а когда Тиффи найдут новых родителей… мы все тоже будем очень рады, – вопреки словам Моны, по ее лицу вновь ручьями полились слезы. – Я не хочу плестись в конце! Я вечно теряю близких и в итоге остаюсь одна, – отчаянно плакала она.

– Мона.