Влюбленные

Но уже на следующий день она вышла на работу, и все семейные дела отодвинулись на второй план.

В поликлинике у нее узенький, об одном окне кабинет с видом на какой-то двор, заваленный бочками. Конторка оттеснена в угол тахтой и ширмой, без которых никак не обойтись. Десятками предшественников тут была выработана единственно возможная, в своем роде классическая планировка, посягнуть на которую было бы безрассудством.

— Сле-ду-ю-щий, — по слогам выговаривает сестра Марфа Матвеевна, пригнув голову, глядя на дверь поверх очков, и голос ее здесь так же слит с обстановкой, как и поскрипывание двери.

Мужчины входят по двое. Пока Нина осматривает одного, второй зябко ежится в ожидании. Женщины, как правило, стараются побыть с врачом с глазу на глаз — без случайных свидетелей, жалуются чаще всего сразу на несколько болезней, и трудно бывает определить, что же главное.

С непривычки Нина очень устает. Много писанины: истории болезней, направления на анализы… И все ей кажется, что она ошиблась в диагнозе, выписала не то лекарство, да и принимает больных медленно, не укладывается во времени. По дороге домой силится вспомнить лица пациентов и не может. Какие-то незнакомые люди стали учтиво раскланиваться с ней на улице. «Мои подопечные?..» С горечью вспомнила слова Максима Потаповича: «Только бы по талончикам всех пропустить!»

Из соседнего кабинета к Нине часто заходит Стефания Львовна — пышная розоволицая блондинка с выпуклыми серыми глазами.

— Милочка! Что же ты все берешь на себя? — на правах старшей поучает она Нину. — Чуть что непонятно, отсылай к специалистам. Слава богу, у нас есть невропатологи, урологи, онкологи. За что же они будут получать деньги, если все болезни станут лечить терапевты?

Сама она то и дело разводит больных по кабинетам. Ходит по коридору, никому не уступая дорогу, широко и решительно распахивает двери, и дли больных, сидящих в ожидании приема, она — главный врач или же какой-то весьма важный консультант, — такой уж у нее представительный вид.

Стефания Львовна не прочь «перекинуться с коллегой парой слов», она знает сотни городских новостей, люди у нее не живут, а совершают перемещения с должности на должность (поднимающиеся вверх вызывают одобрение, опускающиеся — язвительные усмешки).

Марфа Матвеевна, послушав ее минуту-две, замечает:

— Больные ждут, матушка.

— А с вами не разговаривают!.. — тонкие ноздри Стефании Львовны негодующе раздуваются. — Пришли, так подождут! На то они и больные! — и она покидает кабинет.

— Пых-пых, — передразнивает ее Марфа Матвеевна. — Видели, Нина Дмитриевна?.. Со своими она уже управилась. Побежала совмещать. В заводскую поликлинику, потом еще в садик… О-ох, только бы деньги грести…

Нина по вечерам редко выходит из дому. Хотя в облздраве ей и подтвердили, что дело с ее переводом решится не раньше, чем через полгода, — она чувствует себя здесь временной, мысленно продолжает жить в Журавлеве.

Костя пишет часто. Его письма — это дневник, из которого можно все узнать о Журавлевском колхозе. О себе он рассказывает только через других:

«С Гурьяном Антиповичем облюбовали место, где будем строить машинный парк, теплые мастерские, чтобы ремонтники не стыли зимой. Словом, все как на заводе. Цех! А силосные ямы нынче так морозом сковало, что хоть костры разжигай. Думаю в будущем году силосовать курганами».

И вдруг: