Влюбленный бес. История первого русского плагиата

И он, и старуха чертовка находятся в общем сговоре против ангела и мечтают через брак заполучить ее душу. Неожиданное появление Павла, влюбленность двух молодых людей друг в друга мешает все карты чертей и план поженить ангела с демоном, и тем самым унизить замысел божий, где свет и тьма существуют отдельно, в конце концов, терпит крах. Вера уходит невинной из жизни, а Павел сходит с ума. Души выскальзывают из расставленного капкана.

Это только самый нижний слой пушкинского замысла.

Сюжет «Влюбленного беса» имеет и другое измерение.

Кстати, откуда у Пушкина столь стойкое отвращение к старухам?

Вспомним, хотя бы, жуткую Наину из поэмы «Руслан и Людмила».

Наина, сварливая старуха из «Сказки о Золотой рыбке», чье чрево – расколотое корыто, восьмидесятилетняя графиня Анна Федотовна и вот еще один полуживой остов – старая Васильевская ведьма.

Думаю, что основой этого стойкого чувства на грани отвращения, стал анекдот из юности Пушкина. Я имею в виду случай в лицее, (август 1816) когда наш юный герой, влюбившись в горничную Наташу, стал караулить ее в темном переходе Екатерининского дворца, услышал шаги, кинулся, крепко обнял и влепил в губы безе. Но бог мой, можно представить себе ужас подростка. Жертвой любви оказалась хозяйка Наташи, почтенная камер-фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, княжна Варвара Михайловна Волконская.

Случай тот имел серьезные следствия.

Оскорбленная поцелуем мальчишки, фрейлина пожаловалась брату, начальнику Генерального Штаба, князю Петру Волконскому и тот, негодуя, обратился с жалобой на Пушкина уже к самому императору. Александр I в свою очередь сделал внушение директору лицея Энгельгардту, который наказал лицеиста Пушкина карцером.

Случай этот отразился долгим эхом в русской литературе.

Гений увековечил свое отвращение к старости, которую отныне всегда подает как обман, как прельщение напудренной старухи, как анчар, который выдает себя лилией.

Хотя по нашим меркам княжне Варваре Михайловне (1781–1865) было всего-то 36 лет, страстному лицеисту 17 лет от роду, она вполне могла показаться гадкой старухой.

Обнять старуху и влепить поцелуй в мертвые губы… Мда.

Для Пушкина это стало лобзанием покойницы.

Пушкин увековечит ошибку в короткой эпиграмме: «Кж. В. М. Волконской», написанную тогда же, по-французски.

Вот ее прозаический перевод:

«Сударыня,
вас очень легко
Принять за сводню
Или за старую мартышку,
Но за грацию, – о, Боже, никак».

ЧЕРТЕЖ КРАСОТЫ

Контур иной новой веры

Но вернемся к высшей идее Пушкина.

Еще раз подчеркнем, что исток повести о влюбленном бесе уходит прямиком в ту кишиневскую пору, когда Пушкин написал «Гавриилиаду». Петербургская повесть несет в себе черты общих сомнений Пушкина в святости рождения Христа и Богоматери, первый согласно Евангелию был рожден от Святого Духа замужней Марией при живом муже Иосифе, а сама Мария, по преданию, была дочерью бездетных почти до старости св. Анны и престарелого Иоакима, которого первосвященник даже проклял за бесплодие, и уже скитаясь в пустыне, тот узнает, что его старуха понесла.

Арапскому воображению поэта обе эти истории кажутся, по меньшей мере, двусмысленными.

В «Гавриилиаде» он со смехом писал, что не прилично Христу родиться в семье, где молодая жена неверна старому мужу пусть даже и Вседержителем. В петербургской повести о влюбленном бесе, он мрачно размышляет о том, что не может Богородица родиться в доме семейной измены.

Раздраженное внимание поэта не могло не заметить, что деву Марию, согласно преданию, рожала старуха.

Что ж, дерзновенно размышляет Пушкин, значит матерью веры была Тьма.

Байроническое «своенравие ума» приводит поэта на край пропасти, где каждый шаг грозит святотатством.

Так в повести об уединенном домике на Васильевском острове, роль Иоакима мужа святой Анны, досталась покойнику, бедному чиновнику, которого сжили со свету жена и ее любовник. Ангел Вера это отраженный образ юной Девы Марии, дочери св. Анны задолго до ее брака с плотником Иосифом и до Благовещения. А Варфоломей – Сатана, который явился в дом греха, прежде архангела Гавриила, чтобы совратить Богоматерь и не дать святому младенцу Спасителю появиться на свет.

Речь в петербургском анекдоте ни много, ни мало идет об отмене Спасения и смерти (не рождении) Иисуса Христа.

Вот куда метит рассказ поэта, который Титов запомнил, но не исследовал и не осмыслил.

Измены жен были маниакальным лейтмотивом нашего гения.

Он не считал возможным никакой договор с Богом, если нарушены принципы, положенные самим Создателем основанием для потомков Адама и Евы. Например, принцип святости брачных уз и Синайской заповеди: не прелюбодействуй.

Если в «Гавриилиаде» Пушкин с легкостью азартного скептика развенчивает всю мифологию Благой вести и святость Богородицы, то в зрелые годы его размышления о вере исполнены мучительной рефлексии.

Какой горькой издевкой в таком случае звучат слова черта Варфоломея про «большой свет»: