Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя

—  Он набросает чертеж души с той же легкостью, с какой иной раз опишет свойства равнобедренного треу­гольника.

—  Но о Ла Фоне пока ничего?

— Пока ничего.

— И о договоре тоже?

— И о договоре.

— Увы! Проклятый взрыв!

— Вдвойне проклятый для меня,— подхватил д'Артань­ян.— Я не осмелился еще вам все сказать.

— Скажите! Сейчас самое время.

— Речь идет о папке, где были собраны письма, которые мне дороги.

— Минуточку, д'Артаньян, кажется, я начинаю догады­ваться…

— Папка пропала вместе со всеми вещами в момент взрыва.

— Какого цвета была папка?

— Красного.

— Мне кажется, делу можно помочь.

—  Боже мой, Пелиссон, вы возвращаете мне жизнь. И д'Артаньян встал, сияя от счастья.

—  Но я должен открыть вам одну вещь,— заметил он.

— Говорите, я слушаю,— отозвался знаменитый уче­ный.

— Речь идет о письмах, — и тут у д'Артаньяна перехва­тило дыхание. — Эти письма я хранил в своей подушке. И вот как-то утром, заметив, что шуршание мешает вам спать, я решил подыскать иной тайник.

— Оно ничуть даже мне не мешало.

— Опираясь на костыли, я подошел к ящику, где мы спрятали договор…

— О, я вас слушаю.

— Я сунул мои письма в зеленую папку.

— Но договор, д'Артаньян, договор?

— Как раз в этот момент вы начали просыпаться. Чув­ствуя, что времени у меня в обрез, я переложил договор в другую папку, в красную, которая была на дне одного из ваших чемоданов.

— Отлично помню, вы попросили меня тогда дать вам платков.

— Именно там проклятый Ла Фон и обнаружил договор. На следующий день. Вовеки себе не прощу!

— Д'Артаньян, вам абсолютно не в чем себя упрекать. Ла Фон исчез вместе с папкой, положенной в наш секрет­ный ящик.

— Но как же он разнюхал о тайнике?

— А очень просто. У меня была сильнейшая лихорадка, и я бредил во сне.

— Таким образом, Ла Фон взял мои письма вместо дого­вора.

— Да, так мне представляется дело.

— Выходит, договор все еще в ваших вещах?

— О, я полагаю, чуть помятый, немного опаленный… Но я немедленно распоряжусь, чтоб собрали воедино все, что осталось от летательного аппарата и от багажа.

— Куда ж вы велели отнести все это?

— На чердак.

— Скорее на чердак!

— Позвольте только мне встать на ноги. И Пелиссон крикнул свои ноги.

XLII

…С ТЕМ, ЧТОБ ТОТЧАС ЕГО УТРАТИТЬ

Но появилась всего одна нога.

Левая или правая — безразлично, важно, что она была одна. На вопрос о недостающей конечности нога указала пальцем в пол, сообщив, что внизу его сотоварищ утешает женщину, делая это с заботливостью, столь свойственной африканцам, в особенности принцам.

Этой женщиной была прекрасная Мадлен.

Поддерживаемая этой ногою, которая стала для нее и плечом, и рукой, Мадлен преодолела ступеньки лестницы, отделяющие ее от лейтенанта мушкетеров и маршала Франции.

— Что с вами, мадмуазель? — осведомился д'Артань­ян,которого жалобы госпожа Тюркен донимали все больше.

—  Мой муж… -Ну?

—  Уехал…

—  По-моему, превосходная новость. Вы сожалеете об этом человеке?

—  О нет!

Но стенания хозяйки становились, однако, все громче.

— Объяснитесь, мадмуазель, — сухо заметил д'Артань­ян. — Вы орошаете пол той самой водицей, которую госпо­дин Тюркен не терпел, в чем, собственно, был прав.

— Но ведь он уехал не один.

— Как? Этот малый вам изменил?

— Нет. Но…

— Но?

— Взял с собой все мои сбережения… ваш багаж…

— Мадам Тюркен, — вступил в разговор Пелиссон де Пелиссар. — Нам нужна точность. Нам не обойтись одними только рыданиями и междометиями. Вы сказали, что Тюр­кен исчез.

— Это значит, что…

— Отвечайте только «да» или «нет». Нога № 1, отпусти­те госпожу Тюркен, она и без вашей помощи устоит на месте. Итак, Тюркен уехал?

-Да.

—  Он известил вас об этом письмом? -Да.

—  Письмо было коротким? -Да.

—  Что там было? Мадлен Тюркен молчала.

— Извините. Он утверждал, что ваша совместная жизнь был адом, что вы отравляли друг другу существова­ние, что ваше супружеское ложе походило более на решет­ку, на которой поджаривают грешников и что…

—  Нет.

—  Тогда я разрешаю вам прочитать письмо. Что там было?

—  «Я уезжаю».

—  У этого скота образцовый по краткости слог.

—  Поторопитесь, друг мой, — вмешался д'Артаньян. — Вы даете ему преимущество во времени.

— Он унес с собой весь наш багаж? -Да.

— Вы имеете в виду мои гобелены, мои гербарии, мои мази и вообще все то, что было у меня в чемоданах?

— Да.

— Вы имеете в виду также весь мой научный багаж, то есть шестнадцать тысяч листков, исписанных мною, кото­рые я оставил на хранение в погребе?

— Да.

— О, вот как! — заметил Пелиссон де Пелиссар с потря­сающим хладнокровием. — Полагаю, что ущерб в науке скажется на Западе не менее, чем на три века вперед и только не раньше 1950 или 1960 года она оправится от удара.

— А те вещи, что были на чердаке? — принялся в свою очередь расспрашивать женщину д'Артаньян.

— Вот именно. Остатки летательного аппарата и чемо­данов.

— Он тоже прихватил их с собой? -Да.

Пелиссон де Пелиссар повернулся к д'Артаньяну.

— Я полагаю, что мир на земле так же, как наука, пре­терпит значительный урон.

— Отнюдь, мы догоним негодяя.

— Негодяи легки на ногу.

— Но ведь этот будет, конечно, останавливаться во всех кабаках, какие только подвернутся ему на дороге.

— Мадам Тюркен?