Вместе

Прилетев в Бойсе, Дилейни села на автобус до Гост-Каньона. От города она прошла две мили пешком и уже возле дверей родного дома услышала непривычные звуки – ее родители ругались. Они были где-то в задних комнатах, и зачем-то она прокралась вдоль боковой стены и остановилась у открытого окна гостиной, чтобы подслушать.

– Это просто оскорбительно! – кричал отец. – Ты меня не уважаешь!

– Ничего тут нет оскорбительного. И неуважительного, – отвечала мать. – Вообще ничего. Это просто гольф. Он пригласил меня поиграть, я согласилась. Ты же не играешь в гольф.

– Я мог бы! – прорычал отец.

– Ты никогда не играл. Хочешь научиться сейчас?

– Да! Правда хочу.

– Врешь, – сказала мать.

– Нет, – сказал отец. – Нет. И вообще, мы о твоей лжи говорим. Не переводи стрелки! Просто признай то, что мне и так известно.

– Я ничего не буду признавать из-за того, что какое-то приложение сказало тебе, что я вру. Я в шоке, что ты доверяешь программе больше, чем мне!

– Неправда, – сказал он. – Программа просто подтвердила то, что я подозревал.

– Что ты подозревал? Что у меня роман с Уолтом?

– Я такого не говорил! Я просто сказал, что дело не в гольфе. Просто ты меня не уважаешь. Ты специально сделала так, чтобы меня там не было.

Дилейни сползла по стене. Ей нужно было рассказать им, что она сделала, – что “Дружок” просто шутка, что это ничего не значит, что он ничего на самом деле не умеет, – но все это теперь было неправдой. Он работал – по крайней мере, мог распознавать какие-то отклонения, заминки, напряжение в мышцах, говорящие жесты. Дилейни была уверена, что между ее матерью и Уолтом произошло что-то очень слабо и отдаленно неприличное. Ситуация породила подозрения, а “Дружок” их подтвердил. Отец прав. Но, может, и мать тоже? Имела ли она право поиграть в гольф и слегка пофлиртовать в свои шестьдесят один? В чем тут вред? В чем преступление? Преступление ли – время для себя, проведенное без мужа после тридцати семи лет брака? Но в жизни больше не существовало нюансов, гибкости, оттенков. Только черное и белое.

Дилейни вошла в дом через заднюю дверь и заметила, как побледнели родители. Они ни разу не ссорились при ней. Она приложила палец к губам, и они притихли. Она выдернула из розетки “Внемли”, взяла их телефоны и засунула все в шкаф, под стопку белья. Она собиралась обо всем им рассказать, но не успела. Полиция примчалась моментально. Все происходило именно так, как задумывали Карина и Рия – и она сама.

На протяжении часа Дилейни пыталась защищать родителей, на протяжении часа они втроем пытались объяснить, что то, что слышал ИИ, и то, к чему у самих полицейских был доступ, – это вовсе не вся правда об их браке. Наконец полицейские уехали, оставив повестку в суд и потребовав включить “Внемли”. Теперь родители Дилейни стали объектами так называемого “усиленного наблюдения”. Она пошла к себе в комнату, рассчитывая притвориться спящей, а ночью потихоньку улизнуть. Но родители встали в дверях и не уходили, пока она не села на кровати.

– Нам очень стыдно, – сказала мать.

– Ужасно, – сказал отец. – Мы совсем не так хотели тебя встретить. Мы так долго не виделись.

– Но вы же видели меня несколько недель назад.

Родители переглянулись.

– О, милая, – сказала мать, – мы к тебе не приезжали. Ты думала, мы были там? В больнице?

– Это был видеовизит, – объяснил отец. – Тебе просто показалось, что мы с тобой. Надо же. Технологии и правда стали хороши.

Дилейни перестала дышать. Она же четко помнила, как они сидели у ее постели. Помнила, как они ей читали, пели.

– Мы хотели приехать, – сказала мать. – Но ты же знаешь, как магазин отслеживает наш углеродный след. А поскольку твои жизненные показатели были стабильны…

– Мы могли проверить их в любой момент, – перебил отец. – Твоей жизни ничто не угрожало. Мы все время следили.

– Ты же понимаешь, – сказала мать, – у тебя работа гораздо более высокого уровня, чем у нас. В “Народной Еде” ограничения на личный углеродный след очень жесткие. А мы в прошлом году ездили в Мексику, так что…

***

Дилейни сказала, что понимает. Прекрасно понимает. Все хорошо, хорошо, повторяла она, и наконец они оставили ее в покое. Она смотрела в потолок, стискивая зубы от нетерпения, мысли бурлили. Решив, что родители крепко спят, она выскользнула из дома, оставив свой телефон и записку, и села в машину отца, “субару” 1998 года. Она направлялась в Орегон и надеялась, что за ней не следят. В следующие девять часов она обдумала миллион мыслей об уничтожении и мести. Она вела машину как под гипнозом, лишь изредка замечая на дороге грузовик или фургон доставки “Вместе”, и только когда пересекла границу Орегона, внезапно задумалась о том, что может вскоре увидеть, и ей стало страшно.