Вместе с комиссаром

Прежде всего зашел к Антону Ясеню. А когда вечером народ собрался в колхозном клубе, на газике примчался комиссар, и с ним Антон и Верочка. Но больше всего удивились, когда военный комиссар, прочитав Указ, прикрепил на грудь бывшему солдату орден Славы и рассказал, за какой подвиг он награжден. И рассказ комиссара чуть не слово в слово повторил то, о чем неторопливо и порой неумело рассказывал детям Антон Ясень.

— Так вот кто этот «Был такой»! Вот тебе и Затишек! — послышалось из толпы школьников, стоявших у стены.

А если бы вы видели, как гордо возвращалась Верочка со своим татой домой.

ХРИСТЯ

Как увидела Христя синюю, зубчатую стену родного бора, ноги ее подкосились. Она присела на камень у дороги и как уставилась в туманную даль, так и не могла оторвать глаз. Там и теперь, казалось Христе, что-то таится неясное. И дрожащая рука еще крепче прижала небольшую ладанку к груди. А в этом засаленном лоскутке, с которым она не расстается не первый уже год, самое дорогое для Христи — несколько беленьких прядок — волосы ее Максимки. Оттуда — а где это, она и не знает толком, но далеко, в местности, которая называлась тошным именем Аушвиц, — Максимка не вернулся. Он лежал на нарах рядом с ней неподвижный, сухонький, зеленый, и в памяти ее остался беленький пушок над холодным лобиком, который шевелился, когда она в беспамятстве что-то шептала над ним. Христя лежала с неживым уже мальчиком целые сутки, боясь открыть, что он умер, знала, что его заберут и тогда она останется совсем одна… Ночью отрезала прядку белых волос и, завернув в тряпочку, спрятала за пазуху…

Где-то далеко пропела пастушья труба. Христя встрепенулась. Ведь она вправду дома, а проклятый Аушвиц где-то там, кажется на другом конце земли. Она даже не знает, как попала в родные места и сколько дней была в пути. «А может, мне кажется, что я дома, — испугалась Христя. — Может, это не я, а кто-то другой пришел сюда, а я лежу там на грязных нарах, — не верила, что можно было вырваться из этого пекла. — А может быть, я только сплю», — Христя даже ущипнула себя за руку. — Больно… и значит, живая… — Вот уже сколько лет, как Христя знает одно только чувство — боли… И сегодня, хотя она вернулась, но боль в груди не стихает, а становится острее. Христя глядит на дорожку, что желтым пояском покатилась в сторону леса, и глаза ее ищут Максимкины следы. Ведь он бежал тогда впереди, чтобы спрятаться, как говорил, на густой елке в беличьем гнезде от злых разбойников, что убивали людей и жгли хаты.

Поправив небольшую котомку за спиной, она идет к лесу, хотя деревня, знает хорошо, остается в стороне, за пригорком. Только ей одной на песке дорожки видны такие маленькие отпечатки пяток и пальчиков сына. И она выбрасывает из головы то, как лагерная «капа», ощерив зубы, вырвала у нее из рук остывшее тельце и кинула в тачку. Нет, видно, этого не было. Это только сон. А ее Максимка там, в лесу, и в самом деле под густой елью, где была их землянка. Она помнит, как мальчик прижимался к ней в темные ночи, когда грохотало вдали и таинственно, тревожно гудели деревья.

Христя прибавляет шаг. Торопится. Вот уже знакомая кладочка через ручей. Тут Максимка попросил напиться. Она даже позволила ему немножко посидеть на доске и поболтать в прозрачной воде босыми ногами. Христя вспомнила, как, уходя, мальчик еще раз жадно припал к воде, и ей сейчас тоже захотелось утолить жажду. Став на колени и сполоснув руки в воде, зачерпнула полные пригоршни и припала к ним губами… Напившись, мокрыми руками провела по лицу. Показалось, что какая-то сверхъестественная сила наполнила грудь и даже глаза стали видеть зорче. Христя еще больше заторопилась. Теперь она твердо убедила себя, что там, в лесу, ее ждет радость. Она пристальней вглядывалась в чащу, и ей казалось, что вершины деревьев приветливо клонятся ей навстречу. А когда вошла под их густую сень, сосны и ели, и верно, гомонили ровным, размеренным гулом. Как будто ничего и не изменилось. Правда, то там, то сям торчали деревья со срезанными макушками, чаще попадались выворотни, но так, помнит, бывало не раз, когда над лесом проносилась буря. Только трепещущие осинки шелестели, словно хотели что-то поведать, и она спешила скорей туда, в густой ельник на островке, где, помнит, так уютно было с Максимкой. Вот уже и тропка, которая ведет от лесной дорожки туда, где, наверное, ждет ее родной маленький мальчик с белым вихорком на круглой головке. Он всегда неожиданно выбегал к ней навстречу.

Но — что это? — тропка как будто заросла. «Видно, мало ходят по ней, да нет, это, должно, после дождей так поднялась трава», — утешает себя Христя… А Максимка ее там, она верно это знает… Вот и примета уже близко: вон он, высокий пень, обросший седым мохом, как бородой… Все звали его «дядька Антон», да он и в самом деле был похож на дядьку Антона, который жил в конце села.