Вместо громких слов

К утру я была не здесь, не такая, в мире, которого нет для большинства людей на земле. А мне он вдруг показался единственно важным, главной наукой, требующей открытий. И дело не в значимости дела спасения маленьких жизней, прозрачных и беспомощных, как первые подснежники под сапогами. Дело в том, что детскому хоспису объявлена война. Да, взрослые и здоровые бугаи переворачивают там документы, вызывают на допросы работников, врываются в стерильные комнаты очень больных детей. Кто-то написал донос на «Лучик». Там же сильные болеутоляющие препараты. А для огромного количества людей возможность завести дело об обороте «наркотиков» – это их доход, прикрытие и надежная защита настоящего бандитского наркобизнеса, который опутал самые солидные сферы – чиновников, депутатов, правоохранителей. Мне всегда это было понятно, как очень многим. Знаю несколько чудовищных случаев, когда тяжело больных людей отправляли на зону, лишив препаратов, снимающих их боль. И они там умирали в страшных муках. Просто там мне ничего не изменить, и вроде бы ничего нет.

А тут дочь соседки, дети-инвалиды, отчаянные попытки сделать их существование похожим на безмятежное детство… Хоть немного похожим. И чтобы они ничего не знали о всегда подкрадывающейся смерти. Немного, сколько получится, отодвигать муки ее приближения.

Короче, день суда назначен. В поиске я нашла список газетных публикаций на эту тему. Увидела имя одного автора – Елена Горячева. Эта журналистка помогала одной моей знакомой, у которой похитил сына его биологический отец. Ребенок чуть не погиб, но у них получилось спасти его. Я дождалась десяти утра и позвонила этой знакомой. Попросила телефон Горячевой. Через час ехала к Лене на своем велосипеде. Она жила недалеко.

Горячева напоила меня чаем, показала ворох бумаг для обороны хосписа и нападения на его врагов. Я потрясенно рассматривала снимки и видео неведомого мира постоянно побеждаемых страданий, опасностей и безмятежных детских радостей. Как будто вокруг не зима, не грозные ветры, не пандемия и не человеческая жестокость, а солнце и пальмы страны Лимпопо.

– А почему это вас так заинтересовало, Арина? – спросила Лена. – Есть какие-то соображения, идеи?

– Я понятия не имела об этой проблеме. И она, наверное, вообще не моя, потому что идей нет. Я просто вчера совершенно случайно узнала, что в «Лучике» работает дочь моей соседки. Стало интересно, почитала, нашла вашу статью, узнала о суде. И теперь мне просто нужно побыть рядом со всем этим, не получится отстраниться.

– Что кажется вам самым главным, опасным, странным, каким угодно, но самым? – уточнила Лена.

– Не собственно факт готовящейся расправы. Он почти национальная традиция – выбирать беззащитных жертв, легкую добычу для тех, кому платят по количеству заведенных дел. Самым невероятным мне кажется донос. Вы не в курсе, кто его написал?

– Мне сегодня должны привезти его копию. Пришлось воспользоваться своими связями. Вряд ли вам что-то скажут фамилии, наверное, это конкурирующие медицинские организации. Но я могу вам прислать на имейл.

– Да, спасибо. Я физик, мне по любому поводу нужны точные данные и условия. А потом… Вдруг идея. Мозг давно не работал по-настоящему.

Электронную почту я проверила уже к вечеру, на ходу. Просто убедилась, что письмо от Лены пришло. Смотреть не было возможности. Дверь своей квартиры открывала ледяными, скованными руками: в Москву пришел мороз.

– Мама, – попросила я, – налей мне ванну, просто кипяток, пожалуйста. Иначе не оттаю.

Стала выбираться из холодных тряпок, и тут раздался звонок в дверь. Я накинула халат, открыла, от неожиданности потеряла дар речи. На площадке стояла Тоня. Замаскированная и закутанная до полного сходства с огородным пугалом, она требовательно смотрела на меня светлыми, оледеневшими глазами поверх запотевших темных очков.

– Можно войти? – спросила она тоном приказа. – У вас очень грязная площадка и слишком много квартир в коридоре. Это безобразие, нарушение всех правил эпидемиологической безопасности.

– Да, наверное, – согласилась я. Не просто не перестроили дома, но еще и уборщицу уволили из-за кризиса. Приходится мириться. – Заходите, конечно, Тоня. Но, боюсь, у нас дома тоже не очень стерильно. Я только что вошла. А маме одной трудно убирать.

– Ничего. Нормально. Мы можем где-то поговорить? Маме вашей лучше побыть отдельно. Все же группа риска, а она, говорят, ходит по магазинам.

Я завела Тоню в свою комнату, вышла и перехватила маму, которая по своему вечному радушию уже выходила из кухни с подносом угощений для гостьи.

– Не нужно, мама. Не тот случай. Это просто геморройная тетка, которая видит в людях только заразу. Мне кажется, у нее ко мне то ли просьба, то ли претензия. Я ей заказ привозила, она недалеко живет. Ты иди, я очень быстро ее выпровожу и приду к ужину.

Тоня сняла верхний слой своей одежды-изоляции, присела на краешек стула и уставилась на меня твердым, навязчивым, немигающим взглядом.