Вначале будет тьма // Финал

Ночь путала Петербург. Менялись местами улицы, проспекты, арки, тупики. Бывшее днем ясно видимым и четко различимым к ночи теряло все свои черты. Люди рассеивались по домам, на тротуарах исчезали лужи. Грязно-желтые лампочки, освещавшие Петербург, казались грубой и нескладной пародией на солнце. Звезды исчезли, от луны остался только полумесяц. Ночь была слышна во всем. Ее глухо бормотал под нос холодный ветер, ее скрипели шины одинаковых машин, ее пели пьяные во внутренних дворах. Всех она путала, кружила, изменяла – как изменяет каждый раз любого, стоит тому только подойти к окну. Так изменялся парк и все в нем: кроны деревьев, ветви, сучья; дрозды и белки; два человека, шедшие друг за другом, – молодая девушка и уже давно не молодой мужчина. Она держала руки за спиной и шла немного впереди. Она улыбалась. Он мял в кармане пальто бархатную коробочку. Он подбирал слова. Она – виолончелистка, победительница конкурса Чайковского, «…девушка, выхватившая пистолет и одним выстрелом уложившая всех стариков, в том числе и…». Он – Президент России.

В стране все было хорошо. Никто не угрожал извне, некого было бояться изнутри. Каждая проблема была решена так, как хотелось каждому жителю страны. В тюрьмах сидели все убийцы, обманщики и воры – непойманных в России не осталось. Больше не было жалоб – все были совершенно всем довольны.

В тот день, когда Президент сказал: «Попался, голубчик!» – и выловил последнего оставшегося в стране коррупционера, он зашел в свой кабинет, заперся на ключ, сел в кресло и закричал. Он кричал громко – Президента было слышно во всем Кремле, и даже стоявшие намного дальше туристы из Китая, фотографировавшиеся со статуей Владимира с крестом, слышали этот жуткий долгий крик. Впоследствии администрация объяснила это испытанием новых самолетов (хотя в народе устоялся слух о духе президентства, воющем в зависимости от атмосферного фронта и предсказаний гороскопов). К Президенту стучались, бились в дверь, но он не в силах был не только ответить – он, казалось, не в силах был даже подойти к замку. Крестившимся помощникам не оставалось ничего, кроме как стоять за дверью и бледнеть. Крик стих только глубокой ночью, и в ту же самую секунду Президент вызвал к себе пресс-секретаря Карьерова. Они шептались до утра. Отвечая на расспросы много позднее, после первых слухов, Карьеров неизменно пояснял, что дело у президента было личное, и, улыбаясь одними усами, добавлял – музыкальное.

Проходили часы, дни и недели. Президент снова стал обыкновенным Президентом, и в его обыкновении было быть справедливым, проницательным и мудрым – то есть попросту лучшим. Тот день забылся. Но со временем близкие Президенту люди стали замечать, что у него, при той же манере разговаривать и хитро улыбаться, изменилось выражение глаз – как будто все, что раньше Президент делал, исходя из принципов и глубочайших убеждений, теперь он делал с механической точностью затормозившего, но бессознательно, по правилам инерции, продолжающего движение автомобиля. В голове у него больше не осталось места ни для экономического кризиса, ни для экстренного съезда НАТО. Все мысли Президента бесконечно возвращались к двадцати годам, прожитым в одном и том же кресле. Все мысли Президента откатывались назад. Каждый час в кабинете или перед очередным министром равнялся дню, проведенному за этот (и предыдущий, и тот, что был до предыдущего) президентский срок. Так постепенно, медленно и тяжело Президент возвращал себя назад. Он вспоминал чиновников и президентов других стран, вспоминал жалобы на него в газетах и в соцсетях (и постоянное вранье, что он их не читает). Как вода в фонтанах Петергофа, текли назад все двадцать лет в одном и том же кресле. Сменялись люди, лица, слова и вечно забывавшиеся имена, как будто преследовавшие его всегда и бывшие везде. За эти двадцать лет Президент слышал все имена на свете – сейчас они ему не были нужны. Он искал только одно лицо и одно имя – свое. И нигде Президент не мог его найти. В каждом воспоминании и в каждой своей мысли он видел только Президента.

Вернулся Президент к самому началу во время сна – ему приснились в первый раз услышанные слова: «Поздравляем, господин Президент». Тогда пропало его имя, тогда остался только Президент. В ту ночь он встал с постели, подошел к окну и тихо, глядя на неродную и никогда не бывшую ему в действительности близкой Москву, произнес: «Я не люблю этого». На окне появился холодный отпечаток его слов и сразу начал таять. Президент России лег обратно в постель. За стенами гудели машины, люди, шумел город. Но ничего из этого не мешало Президенту. Засыпая, он не думал о людях, лицах, именах. Засыпая, он думал только о любви.